Тропинка в зимнем городе

Примчавшись в полночь домой, он запер оба внутренних замка, погасил свет повсюду и долго стоял у двери, тяжело дыша, прислушиваясь. По лестнице несколько раз стучали каблуки припозднившихся жильцов — и ему казалось, что это идут за ним…

Юр полагал, что они нарвались на милицейский патруль. В его ушах еще и сейчас звучал повелительный голос: «Лейтенант, наперерез!» А по силе полученного удара он определил, что это был классный самбист или боксер. В тот момент он и подумать ни о чем не успел — сам не заметил, как ноги понесли его прочь…

«Я-то смылся, а других, наверное, схватили?» — мучила безжалостная мысль. Потом явилась другая, столь же тяжкая: «…Ладно, предположим, никого не успели задержать. Но ведь милиция может привести розыскную собаку, и она запросто возьмет след… меня арестуют, начнут допрашивать: „С кем был?“ И я расколюсь…»

Ночью Юра терзали кошмары, он просыпался в холодном поту, мерещилось, что кто-то пытается открыть входную дверь. Одолев страх, подходил на цыпочках к двери, проверял замки.

Утром проснулся, чувствуя, как саднит набрякшая окровавленная губа. Теперь, когда винные пары улетучились, страх окончательно скрутил его — он трепетал, как осенний листок на студеном ветру.

«Ну и жизнь! — сетовал и кручинился Юр. — Правду говорят, что рождается человек на горе и муку…»

Взял с тумбочки альбом, долго и грустно разглядывал фотографию молодой женщины. Она родила его, дала ему здоровое тело, привлекательное лицо. За это спасибо. А что дала еще?.. Юр впивается взглядом в портрет матери. «Какая она красивая!» — не может он скрыть восхищения. И перед глазами встает давняя картина: трап самолета, Юр, совсем еще крошечный, сидит на руках матери, и та целует его исступленно, целует и плачет. Потом самолет улетел, унес куда-то его маму, унес очень далеко, и оттуда она приезжала всего лишь однажды…

После окончания восьмилетки, когда Юру исполнилось пятнадцать лет, он побывал у матери в южных краях. Там с нею жили три маленьких девочки, оказавшихся — кто бы мог думать? — его сестренками, и угрюмый мужчина, отец этих девочек, муж матери. Сестренки обрадовались взрослому братцу, свалившемуся вдруг с неба — щебетали, ластились к нему, но их мрачный папаша косился на явившегося «сыночка» не очень приязненно и не слишком нежно.

А Юр подле бабки привык жить вольготно, в чужих нежностях не нуждался и потому вскоре засобирался обратно. И снова провожанье у трапа, и опять мать заливалась слезами.

— Ты, Юрик, наверное, ненавидишь меня, — говорила, рыдая. — Прости свою никудышную мать. Что поделаешь, если так сложилось? Мне, деточка, тоже несладко. А сестричек твоих надо вырастить, выучить. Ты все-таки мужчина, ты теперь совсем взрослый… Только не сбейся с пути.

«Ну, что ж, и на том спасибо», — думает теперь Юр с горечью. В сердце его нет злости к матери: ему жалко ее точно так же, как и самого себя.

Сумбур его мыслей был прерван трелью дверного звонка. Застыл на месте, мысли заметались в растерянности, испуге: «Пришли!.. Что же делать? Отрицать все? Сказать, что губу расшиб при падении, в гололед поскользнувшись… А если им уже известно обо мне от других? Если кого-нибудь уже схватили?..»

Юр с усилием изобразил на лице подобие улыбки и, стараясь беззаботно насвистывать, подошел к двери. Хотелось спросить: «Кто?» — но открыл, не спросив.

За дверью стоял Валерий, лицо злое. Молча шагнул в квартиру, глядя на Юра из-под насупленных бровей.

— Свистишь, птенчик?

— Пытаюсь… Но ничего не получается — губы в бантик не складываются.

Глаза их встретились: Валеркины темно-карие пылали едва сдерживаемой яростью.

— В бантик, говоришь?! — процедил он сквозь зубы.

— А я сперва подумал — милиция. — Юр попытался улыбнуться.

— Милиция? Тебя что — задержали?

— Меня-то, положим, нет… И тебя, значит, не поймали? — Душу Юра осветила робкая надежда.

— Не пойма-али… — зло передразнил Валерка. — Шмакодявки, трусы — бросили меня одного!

— Но не драться же нам было с милицией?

— Тьфу! — сплюнул Валерий. — Где ты милицию увидел? Это оказался заводской парень, работяга, притом один!

— Один? — Юр присел в изумлении. — Не бреши…

— Гад буду!

— Мамочка родная, — Юр все не мог прийти в себя. Потом его охватила безудержная радость, и вмиг из сердца улетучились все страхи и терзания. — Значит, ты его отделал, как бог черепаху! — восхитился Юр. — Да?

— Ишь какой сообразительный… Надо было не драпать, как заяц, а помочь товарищу — садануть сзади этого верзилу.

— Но я же думал, что на милицию напоролись, что патруль! — Глаза Юра снова округлились. — Кричал же он какому-то лейтенанту…

— А ты лишь себя веселым и находчивым считаешь? Думаешь, один ты умеешь дурачить людей? Вот врежу сейчас… — Валерий скрежетнул зубами. — Ладно, не шарахайся, живи…

— Значит, он одолел тебя? — робко спросил Юр.

— Да! Да! — Заорал Валерка и вдруг мученически согнулся, обеими руками схватился за грудь. Не разгибаясь, глядя на Юра в бессильной злобе, продолжил: — Всю требуху отшиб, сволочь… дышать не могу… к тому же паспорт у меня отобрал.