Тропинка в зимнем городе

А так и жили. Когда сыты, когда голодны. Иногда даже пьяны. Ведь родителям, в хмельном их угаре, недосуг было учить да наставлять их. Братья даже семилетки не кончили…

Невеселые думы нарушил внезапный стук в дверь.

— Кто там еще?.. — рассвирепел Габэ.

«Неужели Люда Туисова зачем-то вернулась?»

— Открывай.

Голос был знакомым и требовательным. Пришел Валерка Кызродев.

Габэ повернул ключ.

— Валера, ты? — Габэ опешил и в то же время обрадовался. — Жив-здоров?

— А тебе надо, чтоб я в морге коченел? На то и надеялся, бросив меня?..

— Я тебе сразу сказал, что надо смываться. Ведь сумка уже в наших руках была. И — лататы…

— Лататы… а меня ведь схватили, — сказал Валерий, со злорадством выжидая, как это сообщение отразится на лице Габэ.

— Я уж сам догадался, — найту и почти безразлично ответил тот. И опять подумал: «Если уж посадят — то хорошо бы все-таки к Матвею».

— Ты небось тоже считаешь, что мы на милицию напоролись? — Валерий разгорался все большей неприязнью к Габэ: «Этому тупоголовому кретину, видать, все да феньки! — ругнулся он про себя. — Ну и друзей себе сыскал!»

— А что, разве нет?

— Разве, разве… — зло передразнил Валерий. — От одного человека, скоты, драпанули! Он один был, этот заводской парень… Тьфу! Откровенно говоря, Габэ, от тебя я такого не ожидал…

— Хватит тебе ругаться, у меня два зуба сломаны…

— Вот сейчас возьму и остальные повышибаю трусу! — Валерий для наглядности даже поднес кулак к губам Габэ. — Что станешь говорить, если вызовут на допрос?

— Так ведь не я попался, зачем меня вызывать станут? — на коротконосом лице Габэ наивное изумление. — Если вызовут, буду одно твердить: первый раз, мол, обо всем этом слышу… — Габэ даже обрадовался: — А что, Валер, не влипать же нам скопом? Тебя, допустим, могут и посадить, но лучше сесть одному, чем всем. А мы тебя навещать будем, передачи носить…

— Вот спасибо за вашу доброту, век помнить буду… — Валерий оторопел от такого очевидного и бесстыдного предательства. — Гадина! — прошипел он брезгливо. — Навозный жук…

Габэ внезапно метнулся к кровати, откинул подушку — в руке его блеснул нож. Напружинясь, как рысь, готовая к прыжку, он встал перед гостем.

— Заткнись, пока не поздно! — сказал, поедая Валерия взглядом. — Не то распорю ненароком брюхо…

— Да ты что, очумел?! — отпрянул ошеломленный Валерий. «А ведь и вправду — пырнет, зверь!» — мелькнуло в голове. — Чего пером машешь? На меня-то из-за чего кидаешься?

Но тот, поводя острием синей заточки, угрюмо предупредил:

— Так вот, паря, если меня замешаешь — продырявлю. А сам не смогу, накажу брату — он помастеровитей меня в этих делах… понял?

«Удар ногой в живот — и нож сам вывалится из его рук! — подумал Валерий. — Если сейчас я спасую перед ним, потом не отвяжешься…» Но у Валеры Кызродева дико болела грудь, и он опасался связываться с вооруженным дружком, хотя знал, что сильнее его. Было лишь желание поскорее выбраться из этой комнаты и поскорее очутиться на залитой солнцем улице.

— Ну, ладно, — сказал он неопределенно, чтобы вконец не обозлить Габэ и вместе с тем не унизить себя. Сплюнул, направился к двери.

— Не забудь, о чем предупредил тебя! — напомнил ему вслед Габэ.

Оставшись один, спрятал финку и снова улегся на кровать. Растревоженные беседой зубы заныли еще сильней, боль пронзала до самых пальцев ног. «Вот как, оказывается, может болеть кость! — чертыхнулся он и снова предался размышлениям: — Неужели замешает Валерка, неужели посмеет?»

Он панически боялся угодить за решетку, не раз давал себе клятву — жить смирно, чтобы избежать этого. Но, оклемавшись в свете дня, рассеявшись в многолюдье, скоро все забывал и опять катился дальше в пропасть, будто камень, сорвавшийся с горы.

— Неспроста все это, — мается сейчас Габэ. — Что-то произойдет.

Глаза его, вперенные в потолок, заметили пыльную паутину, в которую, видимо, еще прошлой осенью угодила муха.

И вдруг сердце екнуло от давнего воспоминания.

Тогда ему было одиннадцать лет. Отец с матерью несколько дней подряд пили беспробудно, а дома крошечки хлеба не было. Габэ, изголодавшись до отчаянья, пробрался в соседний дом, где, как он знал, со стола никогда не убиралась еда. Оттуда он вынес полную пазуху мягких шанег и несколько кусочков сахара. И, может быть, впервые в жизни поел вволю. После этого голодное брюхо еще несколько раз заставляло наведываться в чужие избы. А потом его поймали.

Хозяин избы связал пацана веревкой, спустил с него штаны, принес гибких прутьев и принялся хлестать наотмашь. Ну и кричал тогда Габэ. Однако его крик, видимо, только подзадоривал разъяренного мужика: терпи, мол, от мягких виц кости не переломаются, а в другой раз небось не протянешь шкодливых рук…

Вот тогда Габэ и обозлился на людей. На жизнь. И на отца с матерью. Он не забыл своих обид. И когда покинул родное село, унес их с собою в город.

…Но как выпутаться из паутины теперь? Не упокоиться же в ее путах, подобно той высохшей мухе. Габэ вынул из-под подушки финку с узорной плексигласовой ручкой, потрогал лезвие, потом достал из тумбочки ножны, вложил туда финку и начал одеваться.

8