Тропинка в зимнем городе

После смерти матери Софья Степановна совсем было растерялась. Она и не подозревала, какой груз безропотно тащила ее мать! И если бы теперь пришлось взвалить все это на себя… то пришлось бы отказаться от службы, от общественных обязанностей. А этого Софья Степановна никак не могла допустить! Она с ужасом представляла себе, какой урон нанесло бы ее отсутствие общественному делу — ведь она искренне верила в свою незаменимость повсюду.

Мужчины в доме почувствовали некоторую свободу, особенно Сашик. Нельзя сказать, чтобы у Софьи Степановны не возникали порой тревоги по поводу этой ничем не стесненной свободы. Но она верила: ее сын не может сделать ничего дурного — ведь это ее сын!

Сашик между тем не походил ни на мать, ни на отца. Он был похож — как сам любил повторять — на самого себя. В школе учился неплохо, поначалу был даже отличником. Но усидчивости и терпения у него явно недоставало. Будучи самонадеянным, за многое хватался: начал было ходить в авиамодельный кружок, записался в шахматную секцию, увлекся музыкой, но из-за лени ничего до конца не доводил, бросал и то, и се…

Известность, которой было окружено имя Софьи Степановны, конечно, льстила его самолюбию, и он не упускал случая похвастаться этим перед сверстниками. Но особой близости между матерью и сыном не было. Возвращаясь домой, как правило, крайне уставшей, Софья Степановна раздражалась по малейшему поводу, всех отчитывала и на нежности ее уже просто не хватало.

Своего замкнутого отца Сашик скорей жалел, чем любил. Быть может, ему, мужчине, претило видеть, как мать изо дня в день попирает отцовское достоинство, не получая никакого отпора.

«И впрямь — муж своей жены», — с легким презрением думал об отце Сашик.

К чему же он стремился в жизни и о чем мечтал? Это для него самого было пока загадкой. Но в угловатом, непомерно вытянувшемся теле уже скопилась порядочная, еще неосознанная сила — и она требовала выхода, влекла к иной, более активной деятельности, чем уроки в школе, звала свершить что-то значительное, способное удивить и потрясти окружающий мир.

Вот в этот момент и встретился Сашик с Валеркой.

По мере того как приближалась пора идти в школу, его страхи усиливались. Начинало казаться, что вся школа уже знает о его похождениях, бурлит слухами, негодует — и он поглубже залез под одеяло. «Нет, не пойду, — думал он. — Нужно дождаться матери, а там…»

Но раньше ее явился Валерка. Ему пришлось несколько минут трезвонить в дверь, прежде чем юный хозяин открыл. Лицо Валерия было угрюмо. Осведомился, один ли он в доме, потом сообщил:

— Кажется, мы попались. Я точно влип…

У Сашика потемнело в глазах, руки-ноги обмякли беспомощно, сами собой взмокли глаза.

— Что же теперь будет?!

— Не знаю, Сашик, — вздохнул Валерий.

По дороге сюда он намеревался успокоить мальчишку, заверить его, что не выдаст и что ему-то уж опасаться нечего. Однако теперь, когда он вспомнил о влиятельной матери этого рассопливившегося юнца, ход его мыслей принял иной оборот:

— Главное — всем держаться одной версии: друг друга не знаем, встретились случайно, малость выпили, решили добавить… Сами не понимаем, как это вышло. В содеянном раскаиваемся и просим о снисхождении, учитывая…

Когда Валерий ушел, Сашик заплакал навзрыд. Ужасала сама необходимость во всем признаться матери: что с нею станет, когда она услышит, узнает… Мелькнула мысль: взять да и повеситься. Но когда представил свое посиневшее, как печеная картофелина, лицо с высунутым языком — его передернуло от отвращения.

Кто-то опять позвонил в дверь. Это был Габэ. Глаза его блуждали в злобе. Глухо спросил:

— Валерка не приходил?

— Приходил…

— Вот сволочь, вот гад… Я его за человека считал, а он — телок безрогий… Сам попался, один, а всех хочет заложить. Ну, пусть только попробует!.. Теперь слушай внимательно. Если Валерка продаст и если тебя вызовут, куда не надо, ты, Сашик, стой на своем: ничего не знаю, ничего не ведаю… Мы все так скажем. Не пойман — не вор! Будем отпираться. Пускай попробуют доказать… Сечешь?

9

В дверь постучали.

— Да, входите! — крикнул Ким с кровати: он читал лежа, сунув в изголовье, под подушку, еще и куртку, чтоб было повыше.

В комнату вошла Светлана.

— Добрый вечер!

— Добрый вечер… — растерялся Ким. Отбросил книгу, смущенно начал оправлять на себе измятый спортивный костюм. — Пожалуйста, присаживайтесь — вон стул…

Света оглядывала с любопытством комнату общежития. Полка с книгами, на шкафу — черные гантели, болтается ручка эспандера. Аккуратно заправленная белоснежными простынями вторая кровать — не то, что развороченная как попало постель Кима. В углу две пары лыж.

— А у вас здесь хорошо, — сказала Светлана. — Знаете, как говорят: скромненько, но со вкусом.

— Генка, мой сосед, как пригожая молодуха: чистюля и аккуратист, — засмеялся Ким.

— Молодец ваш Гена. Вместе работаете?

— Да, он бригадир, известный человек на заводе.

— Хваля друга, ты хвалишь и себя. Так?