Тропой Койота: Плутовские сказки

Еще одна служанка преклонила колени и разлила по тонким, почти прозрачным фарфоровым чашкам чай. Как только гостья собралась сделать глоток, бабка гневно выплеснула свой чай прямо на шелковые подушки.

– Вот дура набитая! – рявкнула она на бедную девушку. – Остатков ума лишилась? Подумать только – подает жасминовый чай до полудня!

Я подняла глаза, сочувственно взглянула на служанку, но та и не посмотрела в мою сторону.

– Откровенно говоря, – вздохнула Омама, – они глупеют с каждым годом. Даже не знаю, отчего они не могут справиться с таким простым делом, как следует.

Но наша гостья и глазом не повела – попросту промокнула разлитый чай носовым платком.

– Султану Уру подают жасминовый чай к завтраку, – заметила она, поигрывая рубином в ухе.

Уж не смеется ли она над нами? Нет, Омама так не думала и одобрительно закивала:

– Я слышала, он лишен вкуса во всем, кроме слоновой кости. Надеюсь, вы ничего из Уру не привезли?

– Разве что одну-две вещицы, – невозмутимо ответила торговка. – Думаю, до ваших стандартов им далеко, но, если желаете, могу показать.

Я чувствовала себя мячиком в игре двух тигриц. Что выкинет эта странная женщина в следующую минуту? Нравлюсь я ей, или нет? И отчего меня это заботит? Конечно же, она просто старается добиться бабкина расположения. Она ведь торговка, а Омама богата. Может, рыжеволосая иностранка хочет что-то продать ей. Может, надеется купить хрустальную черепаху и думает, будто лесть сделает бабку сговорчивее. Интересно, заметила ли Омама рубин, поблескивающий в ухе гостьи? Камень сам по себе невелик, но цветом безупречен. Может, эта странная женщина затем и крутит его в руках так часто, чтоб спрятать от Омамы – а то вдруг та позавидует?

В комнату вошла Амарант с хрустальной черепахой на шелковой подушке. Гостья бросила на нее вожделеющий взгляд.

– Вы позволите?

Взяв черепаху в руки, она принялась рассматривать ее на свет.

– Великолепно. Без единого изъяна, как вы и говорили. Одно из фамильных сокровищ?

Блестящий от лака коготь Омамы потянулся к черепахе и легонько стукнул ее по панцирю.

– Ее сработал настоящий художник. Обратите внимание на изгиб – почти правильный купол.

– М-м… да. И работа, я бы сказала, очень древняя.

– Еще какая древняя, достопочтенная гостья. Вам она нравится?

– Как она может не нравиться? Позвольте-ка еще раз…

Вновь поднеся черепаху к глазам, она погладила хрусталь тонким, сужающимся к концу пальцем. Ногти ее были острижены коротко, как у мальчишки.

– Говорят, черепаха живет тысячу лет и с каждым годом набирается мудрости. Владеть такой вещью… Несомненно, ее владелец должен быть счастлив, да и проживет много более отпущенного срока. Как же вам с ней повезло!

– Вовсе нет, – порывисто возразила Омама. – Спору нет, вещь прекрасна, но для меня она – истинное проклятье.

Торговка с заинтересованным видом подалась вперед. Может, эта торговля за черепаху и есть то самое «ведение дел», которому я должна учиться?

– Да, истинное проклятье. Муж подарил мне ее совсем незадолго до смерти.

– Как это прискорбно. Такая прекрасная вещь – и служит напоминанием о столь великом горе…

Омама горделиво выпрямилась и расправила плечи.

– В самом деле, прискорбно. Но я и горе – давние друзья.

– Какое мужество, – восхитилась гостья. – Подумать только: жить с такими воспоминаниями!..

Омама положила черепаху на колени и погладила ее, как котенка.

– Порой я подумываю избавиться от нее. Вы правы: цену за нее дадут немалую. Уверена, она стоит вдесятеро против того, что за нее было заплачено. Но тут же думаю: нет, эта вещь должна остаться в семье.

– И, вероятно, перейти к вашей прекрасной внучке?

– Возможно, – хмыкнула Омама. – Если я останусь ею довольна.

– По крайней мере, вы положили много сил на то, чтоб сделать из нее изрядного музыканта.

– Хотите, госпожа Феникс сыграет вам еще раз? – Бабка хлопнула в ладоши. – Лютик! Подать сюда инструмент госпожи Феникс!

Ни одна из служанок даже не шелохнулась.

– Я сказала: Лютик!

Самая юная из служанок с трепетом склонилась перед ней.

– Лютик вы уволили в прошлом году, госпожа. А я – Золотарник.

– Я знаю, кто ты есть! Память меня еще не подводит.

Золотарник принесла гучжэн и хотела было развернуть его, но этого я не позволяю никому. Гучжэн был завернут в ткань, подаренную мне бабушкой-ткачихой, когда умерла мать и мне пришлось оставить ее дом. В древнюю ткань, предшественницу тех узоров, которыми славятся бабушка и ее сестры. Плетение ее тонко, но, если вглядеться, видны в нем и тучи, и журавли, и пики гор.

– Твое будущее – не в ткацком ремесле наподобие этого, – сказала мне на прощанье мать матери, – но пусть эта ткань сбережет твой любимый инструмент.

И эта ткань берегла мой гучжэн, а еще до сих пор хранила в глубине складок запахи дома, в котором я родилась и выросла.