Тропой Койота: Плутовские сказки

– Но вас ведь спасли.

– Меня подобрали в море. Отчаявшись дождаться помощи, я построила плот и отдалась на милость волн. И многие недели, а то и месяцы, дрейфовала в море, питаясь одним только… черепашьим мясом.

– Сколько?

– Может, десять, а может, двадцать…

– Нет. Сколько вы за него хотите?

Я не поверила собственным ушам. Омама желает купить волшебное черепашье мясо? Да так неудержимо, что даже забыла о своем обычном лукавстве? Как будто, увидев прямо перед собой средство от старости, не желает терять ни минуты… Ну и ну!

Гостья достала из сумочки салфетку и развернула ее. Внутри оказалось что-то вроде кусочка кожи.

– Подобным вещам нет цены, – сказала она. – Но вам, любезная хозяйка, я отдам это даром. За прекрасную музыку вашей милой внучки. Мне так радостно видеть ее нежное юное лицо, а ее искусство вернуло мне молодость вернее всякого волшебства.

Я затаила дух. Что может за этим последовать, даже вообразить было жутко. Но Омама только едко улыбнулась.

– Я очень рада, что музыка доставила вам удовольствие.

– О да, и немалое.

– Дорогая, – ядовито сказала Омама, повернувшись ко мне, – наша достопочтенная гостья невероятно щедра на похвалы. Совсем не по твоим ничтожным достоинствам. В благодарность за это мы просто обязаны поднести ей столь же щедрый подарок.

– Это совсем ни к чему, – возразила гостья.

Но я-то видела, я-то чувствовала: внутренне она подобралась, точно кошка на охоте, а взгляд ее намертво прикован к сверкающей хрусталем черепахе на шелковой подушке. Ах ты, пройдоха! Понятно, до меня ей и дела нет.

Со всей возможной грацией опустившись на колени, я потянулась за хрустальной черепахой, но окрик Омамы остановил меня, словно удар бича.

– Нет, дорогая! Подарок должен быть сделан от всего сердца, иначе грош ему цена.

В этот-то миг мы обе и поняли, к чему она клонит. На лице иностранки отразилось едва ли не комическое изумление и замешательство. Выходит, не слишком-то хорошо она умеет скрывать чувства. А вот я своих чувств не выдала – только говорить не могла, опасаясь, как бы голос не дрогнул. Да, Омама видела меня насквозь. Я поклонилась иностранке так низко, что мои волосы коснулись подушки у ее ног. «Вот что выходит, когда пытаешься перехитрить бабку, – хотелось мне сказать ей. – Вот чем кончаются все попытки обвести Омаму вокруг пальца. Тебе, прекрасная иноземка с глазами, зелеными, как трава, и волосами, рыжими, как лисий хвост, со сладким голосом и ранящими, точно бритвы, словами, в жизни с ней не сравниться. А уж мне – тем более».

– Ну же, дитя мое, – липким, тягучим, как мед, голоском протянула Омама. – Гостья была к тебе так щедра. Ты должна научиться отвечать щедростью на щедрость.

Не в силах совладать с легкой дрожью в пальцах, я подняла гучжэн и протянула его иностранке. Та приняла инструмент – неловко, неуверенно, будто человек, впервые берущий на руки младенца и опасающийся его уронить.

– Но такой прекрасный инструмент нужно во что-то завернуть, – с запинкой пробормотала она, пытаясь обернуть гучжэн концом кушака, что, конечно же, выглядело просто смешно.

Только после этого я заметила, что наматываю на ладонь ткань бабушки, а горы и журавли словно гоняются друг за дружкой среди облаков. По знаку Омамы я медленно размотала ее и осторожно завернула в нее гучжэн. Омама удовлетворенно кивнула, а я поклонилась и направилась к дверям, отыскивая путь вслепую, по памяти, потому что глаза застилали слезы.

– Может быть, тысячу лет я и не проживу, – донеслись до меня слова бабки, – но мудрости на то, чтоб оценить сокровище, мне хватает. Еще чаю, достопочтенная гостья? Ну и ну! Да это черепашье мясо на вкус – что твоя башмачная кожа!

Я сидела в своей комнате – молча, даже не шевелясь. Ничего не ела, ничего не пила. Вот бы здесь, не сходя с места, и умереть! Час от часу, крупица за крупицей, меня принуждали расставаться с самой собой, и это будет продолжаться, пока от меня не останется только печальная дама в роскошных одеждах посреди огромной кучи вышитых туфелек, под которыми не так заметны слишком большие ступни. Если повезет выдадут меня замуж за какого-нибудь видного сановника, если нет – так и останусь при Омаме до самой ее смерти. «Или пока не убью ее», – шепнул голосок в глубине души. Но это, конечно, вздор. Да, я мечтала о славе, но не о славе убийцы, а желая попасть в книги, никак не имела в виду реестров жутких трагедий и нечестивых поступков. Мне хотелось совсем другого.

О том, что я чувствовала, сложено много стихов со множеством образов: тут и слезы, пятнающие шелк, и горечь утраты, и душевная пустота, которой ничем не заполнить. Но во всех этих образах имеется особая привлекательность, своеобразная красота. А я ничего подобного не ощущала. Ничего, кроме безмерной усталости да смертной тоски. Странная торговка наверняка уже отбыла восвояси, не прислав ни прощального подарка, ни хоть записки с благодарностью.

В мое окно заглянула луна – тихонько, словно вор. Только какой же вор оставил бы у меня на коленях слиток серебра?