Тропой Койота: Плутовские сказки

– Нигде. Теперь я – человек трудящийся. Кучер. А ты…

– Я тоже девушка трудящаяся, – поспешно перебила его Мерль, не дожидаясь упреков.

– Нет. Ты воровка.

– Я предсказательница. Гадалка. Гляди, у меня и карты уже есть.

Распахнув плащ, она показала Анселю колоду в шелковом платке, заткнутую за пояс.

– Сегодня утром нашла.

Ансель невесело хмыкнул.

– Вернее сказать, стянула.

– Все равно без толку пропадали.

– Ты говорила, что собираешься…

– Ну да. Теперь я могу зарабатывать на жизнь предсказаниями будущего. Я этим уже занималась. И тебе будущее предсказывала. Помнишь?

Мерль сдвинула с лица шаль, чтоб заодно напомнить ему кое о чем еще, кроме своих миндалевидных глаз – к примеру, о полных губах и о точеном подбородке (возможно, чуточку хищном, но что поделать: так уж, по-волчьи, она прожила большую часть жизни). Губы Анселя слегка приоткрылись, глаза затуманились от воспоминаний.

– Помнишь? В тот самый день, когда мы познакомились. Ты увидел меня, пошел за мной в мой шатер, и я погадала тебе на чайной гуще и свечном воске. А ты стащил где-то сыра и хлеба нам на ужин. Теперь у меня есть карты, и я могу приобрести репутацию, совсем как мать – по крайней мере, в те времена, когда отец задерживался на одном месте достаточно долго.

– Ты предсказала, – негромко напомнил он, – что суждено мне встретить незнакомку с глазами, серыми, как грозовая туча, и следовать за ней всю жизнь. В тот вечер я подумал, что предсказание уже сбылось.

Мерль едва заметно пожала плечами.

– Да, в тот вечер я пришлась тебе по душе, однако навсегда ты со мной не остался.

– Ты обещала бросить эту сорочью жизнь. Я ее бросил. Ты – нет.

– Вот теперь и смогу бросить, – сказала Мерль, запахивая плащ и пряча под ним карты за поясом.

Но Ансель только издал какой-то невнятный звук – то ли вздох, то ли стон – и с досадой покачал головой.

– Ты никогда не изменишься.

– Приходи, посмотришь. Где меня отыскать, ты знаешь.

– Знаю, знаю – за решеткой, куда тебя засадят не сегодня-завтра. Нельзя же дурачить весь мир бесконечно. Не выйдет.

– Я брошу, брошу. Обещаю, – едва не рассмеявшись, заверила его Мерль.

Ансель молча покачал головой, отвернулся и двинулся своей дорогой. Мерль, еще раз пожав плечами, последовала его примеру. Разжившись деньгами на пропитание и кружевами на продажу, она вполне могла позволить себе провести некоторое время за изучением карт. Но, возвращаясь в шатер, не преминула прихватить с прилавка осаждаемого покупателями пекаря беспризорный мясной пирог. Зачем тратить деньги на то, что само идет в руки задаром?

На самом деле «шатер» ее был всего-навсего ничейным остовом фургона, брошенным кем-то на краю рынка – одна из осей сломана, два из четырех углов вместо отсутствующих колес подпирают бочки, на дуги вместо тента натянут найденный на свалке парус. Изнутри Мерль украсила свое жилище цветастым муслином и узорчатыми батистовыми юбками, собственноручно разлученными ею с веревками для сушки белья. Были здесь и шитые золотом шали, и атласные ленты, и бусы из хрусталя и агата, оставленные без присмотра в экипажах, слишком свободно свисавшие с плеч хозяек – словом, спасенные Мерль от слишком беспечных владелиц. Распоров одежды по швам, она обернула тканью дуги фургона, превратила его в цветастую пещеру – сплошь в вышивках, витых шнурах, лентах да занавесях. Где только могла, собирала огарки свечей, чтобы расставить их повсюду и зажигать во время работы. Стерег шатер старый ворон, подобранный ею на улице – он яростно защищал тело прежнего хозяина, слепого нищего, умершего под забором. Мерль удалось уломать птицу поесть, и ворон переселился к ней. Он обладал тремя несомненными достоинствами: злобным взглядом, острым клювом и лексиконом из двух слов: «Кар-раул! Гр-рабят!» – которые и обрушивал раздирающим уши шквалом на всякого незнакомца, рискнувшего заглянуть в шатер, когда хозяйки нет дома.

Мерль он приветствовал шорохом перьев и негромким гортанным клекотом. Войдя, она зажгла свечи, поделилась с вороном кусочком мясного пирога, повесила снаружи, над входом, яркую вывеску, накрыла плечи и голову длинной, темной, расшитой бисером вуалью и развернула колоду.

Шелк оказался ветхим, потертым, с винным пятном у каймы. Сами карты – в заломах, закапаны свечным воском и так истерты, что некоторые изображения помутнели. Мерль начала выкладывать их на стол, по одной.

Пугало. Старуха. Море. Цыганская кибитка.

Мерль остановилась и пригляделась к картам. Странная колода. У матери была совсем другая – с яркими изображениями мечей и кубков, королей и дам. Та колода принадлежала еще прабабке Мерль, и мать ею очень дорожила – заворачивала в чистейший, без единого пятнышка шелк, после гадания убирала в шкатулку из кипариса и палисандра. Эти же карты, прекрасно нарисованные, не выцветшие с годами, были Мерль совершенно незнакомы. Выложив на стол еще несколько карт, она в недоумении уставилась на них. На этой – целая стая ворон. А что бы могла означать вон та змея, свернувшаяся в кольцо и катящаяся вдоль дороги?