Тропой Койота: Плутовские сказки

– Думаю, тут приложила руку твоя бабушка, – сказала Софи.

– Так и слышу ее голос: «Вот вам, мерзкие твари! Глядя на меня, вы должны слепнуть!», – согласился Филипп.

Что ж, именно это Ранги говорил чудищам, заполонившим тело Филиппа, не так ли? Однако эти не ослепли. Только разозлились.

Марта так стиснула руку Филиппа, что его кровь заструилась быстрее, мощнее, Чудище малость отнесло в сторону, и толика ее любви достигла Ранги. Чудище тут же взревело и вернулось на место, но все же нельзя было не признать: Марта сумела послать Ранги чуточку Рыжины.

На следующей марке был изображен матадор, покрытый полосками блестящей пластиковой пленки. От этакой близости к миру животных Ранги едва не прослезился.

– Дождь! – воскликнула Софи. – Обычно мэнских дождей за пределами Мэна днем с огнем не найти.

– Если только один из них не явится к нам сам! – добавила Марта.

– Поглядите, что у нас тут еще, – заметил Филипп. – Германия.

На марке с надписью «Берлин, Нью-Гэмпшир», в 52 евро номиналом, был изображен черничник в окружении обломков стены.

– Это ведь от Гошенов? – сказал Филипп. – Помнишь, как мистер Гошен пытался соорудить бетонную купальню для птиц, а она развалилась на части?

– Помню, как же, – подтвердила Софи. – Песка переложил.

Ох, боже ты мой, теперь у Софи на глазах слезы! Если так пойдет дальше, тут Ранги и конец.

– Может, из Нью-Гэмпшира не считается?[94] – сказала Марта.

Но Филипп возразил:

– Ну и что? Самое веселое в путешествиях – отклонения от изначального маршрута!

Гибискус за окном качнулся, склонился, чтоб разглядеть синдереллы на столе получше.

На марке из Лиссабона, штат Мэн, красовались катера и весельные лодки. Взглянув на нее, Марта воскликнула, что и американский, и европейский Лиссабон славятся водой – неважно, озерной, речной или морской.

И, наконец «Мехико, Мэн» – лось, пляшущий под маракасы.

– Все они просто прекрасны, – сказал Филипп. – Настолько, что даже глаза разбегаются.

Марта поцеловала Филиппа в лоб, коснувшись губами Ранги.

– Победителя выбрать нелегко, – продолжал Филипп, прикрыв глаза, так что и Берлин, и Лиссабон, и Мадрид, и Мехико с Парижем исчезли из виду. – Все они вместе и каждая в отдельности – настоящее чудо.

Один, в ночной темноте, при помощи ночного зрения обитателя джунглей, Ранги вместе с Филиппом смотрел на лося под прохладными струями пластикового дождя. Но отчего он сам словно опутан лентами звуков арфы? Оглянувшись вокруг, Ранги увидел ее – музыку, струящуюся из памяти Филиппа. Его воспоминания вернули творение Генделя к жизни! В дождике нотных фраз медленно, будто полупрозрачные кинокадры, плыли вниз и другие образы прошлого.

Вот бабушка Элис – здесь, в Калифорнии, много лет назад… А вот Филипп – тощий, взъерошенный – держит на коленях Ранги, а за окном машины мелькают поля артишоков. Отец Филиппа за рулем, справа от него – Софи. Вся семья едет в Кармел, играя в старую игру «На что похожа вон та тучка?». Бабушка Элис на заднем сиденье кричит, что тучки похожи на вату, а Рэй говорит:

– Да это же борода, которую я нацепил, когда изображал Санту на том дурацком рождественском празднике у фермеров, растящих артишоки!

Филипп никак не мог придумать, на что похожа хоть одна из небесных странниц, пока Ранги не запел «Куплеты тореадора» из «Кармен», напомнив Филиппу об испанских танцах.

– Кастаньеты! – завопил Филипп.

– А-а! Так вот откуда берется гром! – подхватила бабушка Элис.

А Рэй сказал:

– Фил, не мог бы ты разглядеть там лобстера с огромными клешнями? Я голоден, как волк!

Потянувшись за воспоминаниями о тучках-кастаньетах, Ранги ухватил и пригоршню нот концерта для арфы… и вдруг обнаружил, что под ногами мокро, совсем как в тропическом лесу. Вода быстро прибывала, поднялась до щиколоток, а вскоре и до самого пояса: Филипп плакал. Слезные протоки раскрылись, слезы текли ручьем.

О! Ранги крепко стиснул кулак с горстью изловленной музыки. Сквозь открытые слезные протоки он может выскользнуть наружу и спастись, и большая часть Генделя останется при нем!

Он оглянулся на Чудище, караулившее горло. Медуза подрагивала, колыхалась, опьянев от света, а под ее крылом мало-помалу скапливалась целая армия медуз-малышей.

Ранги взглянул на слезные протоки. Сужаются… это Филипп принялся протирать глаза.

Сверху вниз медленно проплыл еще один образ – рыжеволосая Марта в гостиной Уайлдеров поет O mio babbino caro[95] из оперы Пуччини. Заброшенный в чулан, Ранги не видел этого, но теперь, благодаря памяти Филиппа, смог подхватить – только «баббино» заменил на «бабуино».

И еще образ: Филипп на похоронах отца, кладет в гроб коллекцию бейсбольных карточек – пусть будет у папы, чем поменяться с Господом.

Начало его зрелого возраста Ранги пропустил – просидел в чулане, но отец Филиппа прожил недолго, и для Филиппа это явно были не лучшие годы.