Читаем Тропою грома полностью

Он молча гладил ее трясущиеся от рыданий плечи. Пусть выплачется. Потом они поговорят с ней, потом он скажет, что не о чем было плакать. «А пока плачь, милая, старенькая мама, слезы облегчат твое сердце. Тебе сразу станет лучше. У меня сильные руки. Они обнимут тебя, они тебя поддержат. Это руки твоего сына».

Постепенно ее рыдания стали утихать. Он чуть-чуть отстранил ее от себя и заглянул ей в лицо.

— Ну, как, легче?

Она молча кивнула.

— Вот и хорошо! Ты посиди тут, а я сварю кофе.

— Я сама сварю, — вскинулась она.

— Нет, не надо. Посиди спокойно.

Вода в котелке кипела. Он заварил кофе и налил в кружки. Потом отнес их на стол и сам сел с матерью рядом.

— Теперь выслушай меня, мама. Когда я сегодня вечером спросил тебя о прошлом, голос у меня был сердитый, я знаю. Но я сердился не на тебя. Я сердился, что чужой, посторонний человек рассказал мне об этом. И то я был неправ. Кто я такой, чтобы сердиться на свою мать за ее прошлое? Куда бы это годилось, если бы матери обязаны были отдавать детям отчет в своей прошлой жизни. Не мое это дело. Ты была мне хорошей матерью, ты дала мне образование, о каком большинство наших детей и мечтать не смеют. О чем же тут еще говорить?

— Пойми, сынок… — взволнованно начала старуха.

— Не надо, мама. Это твое личное дело. Я тебе не судья. Нечего тебе оправдываться передо мной. Ты моя мать. Я люблю тебя. Ты столько для меня сделала. И больше тут говорить не о чем.

Лицо старухи просияло гордостью, счастьем, любовью.

— Ты хороший сын, Ленни. И Селия, она тоже хорошая. Верно, это она помогла тебе понять…

— Да, — сказал Ленни, думая о Сари. — Она помогает мне понять очень многое. Она чудесная.

— И ничуть не гордая, сынок, верно?

— Ничуть. Простая и милая и все понимает.

— Вы скоро поженитесь?

Ленни достал папиросу и улыбнулся, закуривая.

— Знаешь, мама, среди всех планов, которые мы с ней строили, мы забыли только одно — свадьбу. Но ты не беспокойся. Мы поженимся непременно.

— Скоро?

— Очень скоро… Вот что, мама. Я завтра вечером уеду в Кейптаун. Может быть, задержусь немного. Так ты не тревожься, что бы ты ни услыхала, пока меня не будет. Потом все поймешь. Я напишу тебе.

— Ты надолго уезжаешь, сынок?

— Не тревожься. Я тебе обо всем напишу.

Старуху разбирало любопытство, но она только молча кивнула.

— Ладно, сынок.

— Ну а теперь ложись спать, мама, уже очень поздно. Я пойду укладывать чемодан.

— Ступай, сынок. Покойной ночи… Ох, совсем забыла! Фиета несколько раз заходила вечером. Какое-то у нее есть к тебе поручение, что-то важное. Когда бы он ни пришел, говорит, пусть зайдет ко мне, я не буду ложиться. Видно, и в самом деле что-то важное, Ленни.

— Спасибо, мама. Я схожу, узнаю. А ты ложись.

Он поцеловал морщинистый лоб. Старуха пошла в спальню.

Ленни задумчиво прошелся вокруг стола. «Что такое хотела ему передать Фиета? Это не может быть поручение от Сари, потому что с Сари он только что расстался. Надо все-таки узнать». Он затушил папиросу и торопливо вышел на улицу. В окнах у Фиеты было темно. Он тихонько постучал в дверь. Тотчас же послышалось чирканье спички и появился свет. Видно, Фиета ждала его.

Спустя минуту дверь отворилась; она вышла и тщательно притворила ее за собой. Она была совсем одета.

— Всю ночь вас дожидаюсь, — сердито сказала она.

— Простите, — сказал Ленни. — Что у вас за поручение?

— Никакого поручения нет, а просто я хотела кое-что вам рассказать. Вечером после праздника я ходила в Большой дом, посмотреть, нет ли там Сэма, и слышала разговор Герта с Вильджоном. Они меня не видели. Вильджон советовал Герту, чтоб он построже присматривал за Сари, а, то, говорит, чудные творятся дела.

— Дальше.

— Это все. Я решила, что вам не мешает знать.

— Больше они ничего не говорили?

— При мне — ничего.

— Спасибо.

— Меня благодарить нечего. Свою звезду благодарите, что я слышала этот разговор и предупредила вас. Сама не знаю, зачем мне это нужно.

— Пожалуйста, Фиета, скажите завтра утром Сари, чтоб она была поосторожнее.

— Надо думать, вы знаете, что делаете.

— Не беспокойтесь. Знаем.

— А я и не беспокоюсь. Это не моя печаль.

— Правильно. Спасибо, Фиета. Спокойной ночи. Только не забудьте сказать Сари.

— Не забуду. Спокойной ночи.

Ленни быстрым шагом пошел через улицу домой. Фиета, поджав губы, следила за ним, пока он не скрылся за дверью, потом передернула плечами, повернулась и вошла в дом.

Ленни на цыпочках прошел во вторую комнату и вынес оттуда свой чемодан. Он возьмет только этот один. Рано утром он отнесет его в лавку и там оставит. А то, если вечером выйти из дому с чемоданом, это привлечет внимание. Он уложил все, что собирался взять с собой, стянул чемодан ремнями и задвинул его под стол. «Еще пижама осталась у проповедника, — вспомнил он. — Ну и бог с ней. Пусть остается старику на память. А то пришлось бы еще и ему объяснять».

Перейти на страницу:

Все книги серии Произведения африканских писателей

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее