Тропою волка

— Эхе-хе, пан Самуль! — покачал головой Жаромский. — Мы не сможем воевать на два фронта. У нас слишком мало людей для этого, а денег совсем нет. Еды… кто что сам найдет! Во, — он кивнул на зарумянившуюся тушку горлицы, — Бог послал голубя, и на том дзякуй.

— То есть мы зажаты между двух гор? — как-то совершенно беспечно произнес Кмитич, подбрасывая в костер сухую ветку. — Веска местная, пан Жаромский, смешно называется — Кушликовы горы, — Кмитич засмеялся и пропел:

I слева гара,
I справа гара,
A паміж тых гор
Сонейка ўстае.

Жаромский усмехнулся, посмотрел на Кмитича искоса:

— Это что значит, пан Неунывающий?

— Сонейка — это мы, пан воевода! Какими бы ни были эти Кушликовы горы, а мы между ними встанем! Однажды я и сам испугался, пан Жаромский. Было это шесть годов тому назад. В Смоленске в августе 54-го. Вдруг стало темно, и солнце заслонила луна! И что? Не долго-то продержалась та луна! Солнце все же выглянуло уже через две минуты. Вот и Вы сейчас, пан Жаромский, боитесь этого двухминутного затмения. Оно пройдет, уверяю! Солнечный света мы и есть свет на этой войне — не заслонить ничем! Бог на нашей стороне. Я не знаю как, но мы победим. Сил у нас много, а сомнения… Черт с ними, с сомнениями! Как говорил мой батька, хороший солдат перед боем всегда хорошо нервничает.

Жаромский, слушая Кмитича, тоже улыбнулся. «Мне бы его оптимизм! — подумал он. — Это, наверное, и хорошо, что Кмитич верит в победу. Добрый знак. Но… неужто он не понимает опасности?»

— Все наши беды от того, что нет своего короля! — продолжал Кмитич. — Вот где прав был Януш Радзивилл! Будь у нас свой великий князь, разве были бы все эти проблемы и непонятки с королем, что сейчас происходят?

— Верно, — согласился Жаромский, — я, между прочим, был полностью за Унию с Карлом Густавом. Подписался под ней.

— Да я не об этом! Это все уже было слишком поздно, любы мой Хвалибога, — Кмитич почувствовал, что малость захмелел от крепкого морского рома, — мы все сильно обманывались на тот день. Верили, что кто-то нас спасет, не мы сами. Но для Карла Густава Швеция есть его родная страна, а для Яна Казимира Речь Посполитая — это все же в первую очередь Польша!

Вот в чем все наши проблемы! Никто из наших королей о Литве в первую очередь не думал! Ни Карл, ни Ян Казимир! Все о собственных хатах заботились!

— Как закончится война, надо переорганизовать Речь Посполитую, — вновь кивал своими длинными струями волос Жаромский, — к чертям собачьим такую систему! Нужен свой король. Так! Прав был Януш! Свой Витовт нужен нам. Но вот кто?

— Хотя бы мой сябр Михал Казимир Радзивилл! Я бы Богуслава выдвинул в первую очередь, он опытней, но уж больно у него репутация скандальная. А вот Михал — правильный и честный человек во всем!

— Згоден, — усмехнулся своими тонкими губами Жаромский, — стало быть, сябр Самуль, армию мы с вами создали, стратегию войны о двух горах и солнце между ними разработали и великого князя уже выбрали!

И они весело рассмеялись. Кмитич вновь повернулся к огню лицом. Из рыжего пляшущего пламени на него грустно смотрели два искушенных глаза Елены… «Неказисто как-то все вышло», — вздохнул Кмитич, вспомнив, как расставался со своей боевой подругой и командиром в одном лице.

Последние два дня в отряде Багрова прошли в суете и сборах. Одни партизаны собирались вместе с Кмитичем к Борисову, другие оставались в лагере, третьи вместе с Еленой готовились идти под Вильно, где кольцо литвинской армии смыкалось вокруг города. Не без ревности наблюдал Кмитич, как вокруг Елены мелькает новый помощник — бывший студент-юрист и друг геройски погибшего Дрозда Винцент Плевако, бывший житель Вильны. Этот высокий симпатичный хлопец и подбивал отряд идти на соединение с литвинскими частями Жаромского, стоящими под Вильной. Елена соглашалась. А Кмитич по просьбе самого же Жаромского собирался непосредственно к нему самому.

И никак не мог найти Кмитич свободной минутки, чтобы с глазу на глаз проститься с Еленой. Он уже сидел в седле, готовый тронуться в путь, когда Елена сама подошла к нему. Кмитич нагнулся поцеловать девушку, но та слегка отстранилась. Оршанский князь подумал, что виной тому шныряющие туда-сюда люди, которых Елена смущается. Сама же Елена чувствовала другое: Кмитич во власти своих чувств, и не он руководит ими, а они, чувства, руководят им. Она же не то чтобы не хотела поцеловать его на прощание, нет, она желала даже большего: броситься ему на шею и вообще никуда не отпустить. Но Елена научилась держать в узде свои страсти и желания. Однако Кмитич, полагая, что поцелую помешал проехавший мимо на коне Плевако, не выпрямился, продолжал сидеть, нагнувшись к ней, и тихо, улыбаясь, пропел:

Касенька ты мая,
Напаі каня!

Елена с тоской взглянула на него и ответила словами той же песни:

Я каня паіць не буду,
Бо я жонка не твоя.

И добавила уже серьезным тоном:

— Ну, ладно, полковник, с Богом! Суждено — увидимся! — крепко сжала ему руку и пошла прочь.