Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

И хорошо, что не остановился, а то неизвестно, о чем бы они теперь могли разговаривать. Больше всего Высоцкому хотелось побыть одному. Вот только дети пусть бегают, играют — они не помешают.

День был жарким вдвойне — от солнца и от работы. И не жаль было, что он проходит, не было такого чувства, что кончается не вовремя. Много сделано за этот день, и уже одолевали мысли об отдыхе: прошлую ночь почти не удалось отдохнуть. Под вечер пришел в кабинет главный инженер завода железобетонных изделий, потом пригласили Кожушко. Начали уточнять конструкцию клееных арок для складов под сильвинит и засиделись почти до рассвета. Когда Леонид приехал домой, мать уже топталась возле хаты, с посошком и лейкой в руках, опрыскивала мяту, которая вытянулась почти до самых окон.

…Напротив скамейки, где сидит Высоцкий, — фонтан. Это самое излюбленное место отдыха здешней детворы. Даже из окрестных деревень порой прибегают сюда малыши, чтоб посмотреть на стремительные, прозрачный струйки и подставить под них руку, а если можно, то и голову.

Вода тихо и мерно льется в цементированный бассейн. Если дети не очень кричат и смеются, то Высоцкому хорошо слышен шум фонтана. Этот шум успокаивает, навевает дрему.

Вокруг бассейна много зелени, и вся она хорошо растет, так как сюда падают капли воды. Разнообразная тут зелень — видно, самосев. Однако, приглядевшись, Высоцкий замечает, что среди сорняков есть и мята, и даже не полевая, а самая настоящая. Он встает, срывает стебелек и снова садится на прежнее место. И когда начинает нюхать, то перед глазами снова встает мать с посошком в руках. Представилось, что это она и тут посеяла мяту, только не успела еще прополоть.

— Чего так задумался? — вдруг донесся до него голос.

Леонид Александрович повернул голову и увидел, что к нему приближается Жемчужный.

— Не помешаю?

— Ты не помешаешь, — сказал Высоцкий и немного подвинулся на скамейке, освобождая место.

Жемчужный сел, потом поздоровался за руку. Был он уже сильно загоревший и, может, оттого выглядел свежо и молодо. В сравнении с ним Высоцкий казался бледным, особенно контрастными были их руки, когда они соприкоснулись. Мужчины были в теннисках, у обоих руки по локоть открыты, а у Жемчужного даже локти загорели, к Высоцкому же солнце будто и не прикасалось.

— Что, отсюда пешочком сегодня? — посмотрев на его запыленные туфли, спросил Вячеслав Юлианович.

— Свою отдал Струку, — пояснил Высоцкий. — На профилактике. А шофер «газика» взял отгул.

— Видно, и на ногах то самое, что тут? — Жемчужный показал на его ладонь в мозолях. — Потому и сидишь… А может, детьми залюбовался?

— Угадал, — признался Высоцкий. — Видишь — вон кругленькая девочка, как поджаренная, даже брови выгорели на солнце. Это Аленка, мы вместе пришли сюда с улицы Брановца. И вот теперь сижу, слушаю их щебет.

— Был я сегодня на заводе, — начал Вячеслав Юлианович, согнав с лица беззаботную и немного снисходительную улыбку. — Видел твое изобретение… в работе. Ну что ж… Я тебе верю! Но смотри, чтоб не подвели исполнители.

— Вот и смотрю! — подхватил Высоцкий. — Смотрю каждый день. — Он поднял правую руку и помахал ею в воздухе, будто желая остудить еще совсем свежие, а потому жгучие мозоли. — Сегодня клей проверял. Специальный. Сколько нервов стоило, пока достали его. Вчера склеили несколько слоев досок, сегодня отрезали кусок и пробовали расколоть. Били ребята по очереди: один колун выщербило, у второго топорище раскололось, а склеенный чурбан не поддался. Доски трескаются посередине, а клей — как железо. Тогда взялся сам. Когда-то на лесоразработках самые здоровенные комли меня побаивались. И силой брал и глазом: надо знать, куда ударить, где более слабое место. Семь потов спустил, вот даже мозоли натер, а склеенный кусок, как назло, выдержал. Ну мне было приятно: теперь знаю, что на этот клей надеяться можно.

— Я слушал твой доклад на техническом совещании, — сказал Жемчужный. Сказал и замолчал, будто что-то обдумывая. А в сознании Высоцкого промелькнули отдельные штрихи этого совещания.

…Руководитель треста Евмен Захарович Кривошип не очень старался вбивать себе в голову что-нибудь чересчур спорное и сложное. Он понимал, что все тут решат и без него, и риска и ответственности не боялся. Из заведенной практики знал, что за провалы в таких делах бьют прежде всего главного инженера, а не руководителя треста. Потому сидел спокойно на мягком диване и, может, даже не очень вслушивался, о чем говорили, о чем спорили инженеры. Единственное желание временами возникало у него: если б хоть немного позволяли сроки, взять бы этот арочный проект себе в кабинет на отлежку. Полежал бы он в шкафу хотя бы с неделю, а там видно было б, что с ним делать, куда и как повернуть дальше.