Читаем Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном полностью

Снова закрутил вихрь, морозный, пронизывающий. Богдан уже не повернулся к нему спиной, но прикрыл лицо бубном. Бубен заслонил улицу и все, что было впереди: Гугелеву кузницу, чуть ли не до половины занесенную снегом, большой сугроб возле двора Ромацки (под снегом бревна), старый каштан под окном у Кирнажицких-Крутомысовых, далекую березу напротив двора самого Богдана. Только через дыру в бубне со свистом и гулом ветра пробивался густой и неприветливый мрак самой длинной в году ночи. Под ногами шуршал свежий снег. Его становилось все больше и больше. Богданова хата почти такая же маленькая, как Гугелева кузня. А хлевушок, где стоят корова и кривоногий вороно-пегий конь, названный Хрумкачем, может, еще меньше. Занесет их за ночь снегом, и ворот не откроешь…

Почти ничего не видно было из-за бубна — Богдан на ощупь определял, куда ступить, а его хата и хлевушок с дрожащей от мороза скотиной почему-то очень отчетливо стояли перед глазами. Минувшей весной он подвешивал на оглоблях и коня и корову, так как животные не могли вставать. Надо было спасти их от голодной смерти… и он раскрыл стреху на хлевушке и порезал солому на сечку. Этим летом накрыл хлевушок заново, и соломы опять осталось мало. Сена также не удалось заготовить вдосталь: здоровья не было при такой примацкой жизни, да и лето выдалось дождливое. Как перезимует скотина, как дождется зеленого корма?..

Когда вьюга немного утихла, Богдан опускал бубен, прибавлял шагу. Береза на его огороде шумела все сильней и приближалась к нему будто вместе с ветром. Еще через несколько шагов можно было разглядеть, не висят ли на ней чьи-нибудь ворота. Однажды, в канун Нового года, кому-то из местных озорников пришло в голову затащить туда Крутомысовы ворота. Выдумка эта до того понравилась, что порой и в обычные дни чьи-нибудь ворота или калитка оказывались на березе. Не один раз были на этой «вышине» и Богдановы ворота, а также прясло его огородишки, которое стояло со стороны улицы и кое-как отделяло палисадничек от большой и очень устойчивой, даже в горячее лето, лужи.

Затаскивали прясло на березу деревенские хулиганы сообща, а стаскивать приходилось Богдану одному. Соседей таких не было, чтоб очень-то рвались помочь, а из молодых если кто и видел, то не подходил, наблюдал издалека и посмеивался. В прошлую зиму, сняв с березы прясло, Богдан так обиделся на всех и даже на самую березу, что хотел спилить ее и порубить на дрова. Почему на другие деревья не втаскивают ни ворот, ни прясел? Есть же у людей и каштаны, и липы… Растет вон большой клен напротив хаты Явмена Сушкевича. Вороватый он — все тут об этом знают, а на его клен никто ничего не втаскивает. Даже и ворот его никто ни разу не тронул.

Береза виновата, очевидно, прежде всего тем, что ветви у нее свешиваются чересчур низко. Богдан уже не раз обрубал их, так все равно остаются шпеньки, по которым можно залезть.

…Бычиха со злостью оттолкнула своего молчаливо-податливого (до поры жбан воду носит) примака, когда лют подошел к березе с пилой-одноручкой и топором.

— А сок из чего пьем?

Правда, береза давала каждую весну много сока — бочка закисшего стояла все лето. Но ведь на эту зиму и дров не хватит. Так что важнее — сок или дрова?..

Зябко было и в кожухе, и Богдан подумал о своей печи, занимавшей чуть ли не полхаты, удобной для лежания, но с прохладным подом, так как не напасешься дров на такую прожору. К утру печь совсем остывает и в хате начинает пахнуть глиняной сыростью, даже дышать становится трудно, пока не закуришь самокрутку. Скрипка отсыреет и расклеится, если эдак будет дальше, а в лес поехать не на чем: Хрумкач уже теперь едва переставляет ноги, когда бредет к корыту, на водопой. И почти не пьет воды — помочит морду и поворачивает назад в хлев, оскалив большие желтые зубы.

Придется срубить в эту зиму березу…

Вулька ходит в школу в материнских черевиках. А черевики старые, сносились. Теплее было б в лаптях, но уж очень обидно обувать девчину в лапти — все-таки своя в хате. Приходит домой, разувается — и сразу на печь. Пальцы на ногах белые, коленки красные от мороза. Ищет на печке место погорячее, а его чаще всего и нет.

Придется срубить в эту зиму березу…

…Начальная школа, в которую ходила Вулька в самый старший класс, была в доме попа, неподалеку от голубовской церкви. Я и теперь хорошо помню эту школу, так как ходил туда сам. В меньшей половине того дома еще жил поп. Две его дочки учились тут же, и одна из них, Тася, сидела рядом со мной. Мне было приятно, что писал я красивее ее, хоть она и поповна.

Все три класса (первого не было) размещались в одной комнате. И учитель был один на всех: в поношенном френче, в юфтяных сапогах с расширенными кверху голенищами — не по фасону, наверно, а от старости. Фамилия его — Ермолов.

Один раз он спросил у нас в начале уроков:

— Вы все уже ели? Завтракали?

— Ели, — ответили мы хором.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Провинциал
Провинциал

Проза Владимира Кочетова интересна и поучительна тем, что запечатлела процесс становления сегодняшнего юношества. В ней — первые уроки столкновения с миром, с человеческой добротой и ранней самостоятельностью (рассказ «Надежда Степановна»), с любовью (рассказ «Лилии над головой»), сложностью и драматизмом жизни (повесть «Как у Дунюшки на три думушки…», рассказ «Ночная охота»). Главный герой повести «Провинциал» — 13-летний Ваня Темин, страстно влюбленный в Москву, переживает драматические события в семье и выходит из них морально окрепшим. В повести «Как у Дунюшки на три думушки…» (премия журнала «Юность» за 1974 год) Митя Косолапов, студент третьего курса филфака, во время фольклорной экспедиции на берегах Терека, защищая честь своих сокурсниц, сталкивается с пьяным хулиганом. Последующий поворот событий заставляет его многое переосмыслить в жизни.

Владимир Павлович Кочетов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Прощай, Гульсары!
Прощай, Гульсары!

Уже ранние произведения Чингиза Айтматова (1928–2008) отличали особый драматизм, сложная проблематика, неоднозначное решение проблем. Постепенно проникновение в тайны жизни, суть важнейших вопросов современности стало глубже, расширился охват жизненных событий, усилились философские мотивы; противоречия, коллизии достигли большой силы и выразительности. В своем постижении законов бытия, смысла жизни писатель обрел особый неповторимый стиль, а образы достигли нового уровня символичности, высветив во многих из них чистоту помыслов и красоту душ.Герои «Ранних журавлей» – дети, ученики 6–7-х классов, во время Великой Отечественной войны заменившие ушедших на фронт отцов, по-настоящему ощущающие ответственность за урожай. Судьба и душевная драма старого Танабая – в центре повествования «Прощай, Гульсары!». В повести «Тополек мой в красной косынке» рассказывается о трудной и несчастливой любви, в «Джамиле» – о подлинной красоте настоящего чувства.

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза