Читаем Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном полностью

— А зачем его забывать? — мягко возразил Высоцкий. — Разговор полезный для нас обоих, так что помнить его стоит. А обижаться не будем!

— Вот этого я и хочу, — подхватил Кожушко. — Тут, знаете, нажали на меня… Ситуация такая…

— Все понимаю, — заверил Высоцкий. — Все!

Он сел в машину и, пока тронулся с места, слышал, как Кожушко восхищался:

— Хорошая, аккуратная… Что значит — своя!

10

Из больницы Еву направили в санаторий. Там она пробыла два месяца. Врачи хотели оставить и на третий, а потом почему-то передумали и выписали досрочно. Приехала девушка на ближайшую станцию, сошла с ручным чемоданчиком на перрон и почему-то не почувствовала радости, что вернулась домой. Было уже около девяти часов утра, однако казалось, что еще только начинало светать: день стоял хмурый, неприветливый, на пустом асфальте ветер гонял сухую тополиную листву.

Никто Еву не встречал, она и не ждала этого, так как никому не успела написать. Но все-таки немного защемило в душе, когда увидела, что почти всех остальных пассажиров — сколько их там было — кто-нибудь приветствовал, брал у них тяжелые вещи, приглашал в машину или на повозку. От станции до стройки было около тридцати километров: в ту сторону вряд ли попадется теперь машина — с утра больше идут на станцию, — а пешком добираться нелегко. К тому же один только плащ поверх жакетки на плечах. Выезжала из дому весной — разве думалось тогда, что возвращаться придется осенью?

И все же девушка пошла на дорогу с намерением идти до тех пор, пока не нагонит какая-нибудь грузовая или автобус. Немного было холодновато, но если идти не останавливаясь, то терпеть можно.

К счастью, машина нагнала на втором километре, и даже голосовать не пришлось — шофер остановился сам.

— Вы в Калийск? — спросил он приветливо и открыл дверцу кабины. — Садитесь!

Ева узнала одного из своих абонентов, обрадовалась, будто встретила самого близкого человека.

— Озябли? — посочувствовал парень. — Прохладно сегодня в одном плащике.

— Ничего. Бежать не холодно.

— Неужели хотели своим ходом до конца?

— А что оставалось делать, если б не вы? Спасибо, что взяли.

— Ну за это не стоит благодарить!.. Я вам еще книжку должен: «И один в поле воин». Все не было возможности сдать: когда ни зайду — заперто. А потом и ходить перестал.

— Разве никого не было на моем месте?

— Не знаю. Может, теперь и есть: давно не заходил.

— И не читали больше ничего?

— Не помню уж. Кажется, ничего.

— Ну как же это вы?..

Шофер не ответил на упрек, о чем-то задумался, а потом заговорил недовольно, даже с возмущением:

— Что библиотека была на замке — это еще полбеды. А вот что «Метла» у нас так долго не выходит, просто и не знаю, как это назвать.

— Ни одного номера не было?

— Был один, но никто его не читал: ничего путного.

Шофер был парень разговорчивый и открытый, подзадоривать его особо не приходилось, ему было что сказать, так как хорошо знал положение в городе и на комбинате. От него Ева узнала о множестве перемен, услышала немало новостей, и самую для нее главную — Высоцкий находился в командировке и неизвестно когда вернется на стройку.

Девушка сделала вид, что не обратила на это особого внимания. Однако же неожиданное сообщение болезненно отозвалось в душе. До этого всю дорогу представлялась первая встреча после такой долгой разлуки. Пускай себе не на станции, не на автобусной остановке… Пускай в самом неожиданном месте и при неожиданных обстоятельствах. Но все же радовала надежда, что встреча состоится скоро…

А теперь все отдаляется, откладывается, и никто в этом не виноват. Врачи как-то очень быстро изменили свои прежние намерения, даже не осталось времени сообщить, что выпишут раньше.

Шофер говорил и говорил, но Ева слушала его уже не так внимательно. Повернули на гравийную дорогу, ведущую на комбинат, и сквозь ветровое стекло стали видны совсем новые корпуса и различные сооружения. Ева едва узнавала так хорошо знакомые ей места. Было радостно, что все это выросло за несколько месяцев. Вырос, конечно, и город. Мужественными и близкими представлялись люди, которые так много потрудились. И вдруг возникло ощущение тоски: нужна ли она этим людям? И домой ли она приезжает? Может, это вовсе не та новостройка, которую начинали на ее глазах, может, это и не тот город, первый камень которого она сама закладывала?

— Куда вас подвезти? — спросил шофер.

В первый момент Ева не знала, что ответить: может, в город, а может, тут остановиться, возле шахт? Что-то от хозяйки давно не было писем.

— В библиотеку, если можете, — попросила наконец Ева. Самым удобным представилось то, что все время беспокоило, — бывшее рабочее место.

…В городе появились новые кварталы. Напротив библиотеки передвигалось несколько строительных кранов. А пустырь оставался нетронутым, и бывшая прорабская не изменила прежнего облика. Казалось только, что немного уменьшилась, втиснулась в землю, будто в испуге перед огромными кирпичными корпусами. Защемило у Евы сердце, когда взглянула на нее. Как-то сразу ощутила и радости и печали прошлых лет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Провинциал
Провинциал

Проза Владимира Кочетова интересна и поучительна тем, что запечатлела процесс становления сегодняшнего юношества. В ней — первые уроки столкновения с миром, с человеческой добротой и ранней самостоятельностью (рассказ «Надежда Степановна»), с любовью (рассказ «Лилии над головой»), сложностью и драматизмом жизни (повесть «Как у Дунюшки на три думушки…», рассказ «Ночная охота»). Главный герой повести «Провинциал» — 13-летний Ваня Темин, страстно влюбленный в Москву, переживает драматические события в семье и выходит из них морально окрепшим. В повести «Как у Дунюшки на три думушки…» (премия журнала «Юность» за 1974 год) Митя Косолапов, студент третьего курса филфака, во время фольклорной экспедиции на берегах Терека, защищая честь своих сокурсниц, сталкивается с пьяным хулиганом. Последующий поворот событий заставляет его многое переосмыслить в жизни.

Владимир Павлович Кочетов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Прощай, Гульсары!
Прощай, Гульсары!

Уже ранние произведения Чингиза Айтматова (1928–2008) отличали особый драматизм, сложная проблематика, неоднозначное решение проблем. Постепенно проникновение в тайны жизни, суть важнейших вопросов современности стало глубже, расширился охват жизненных событий, усилились философские мотивы; противоречия, коллизии достигли большой силы и выразительности. В своем постижении законов бытия, смысла жизни писатель обрел особый неповторимый стиль, а образы достигли нового уровня символичности, высветив во многих из них чистоту помыслов и красоту душ.Герои «Ранних журавлей» – дети, ученики 6–7-х классов, во время Великой Отечественной войны заменившие ушедших на фронт отцов, по-настоящему ощущающие ответственность за урожай. Судьба и душевная драма старого Танабая – в центре повествования «Прощай, Гульсары!». В повести «Тополек мой в красной косынке» рассказывается о трудной и несчастливой любви, в «Джамиле» – о подлинной красоте настоящего чувства.

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза