Читаем Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном полностью

— А почему же не на людях?

— Сильно скучал я без тебя… Поверишь?..

Он накинул Еве на плечи полу своего пальто, прижался к ней и поцеловал в щеку. Поцелуй получился осторожным и холодным.

— Почему не писал? — резко спросила Ева.

— Так откуда я знал, куда писать? — взмолился парень. — Уехала… Не сказала… А потом ни адреса, ничего…

— Если б хотел, то нашел бы адрес, — равнодушно проговорила Ева.

И невольно вспомнила, что и Высоцкому она ни разу не писала о своих перемещениях. А он всегда находил ее и если не навещал сам, то присылал письма.

Пока она об этом думала, Вилен еще раз поцеловал ее, даже коснулся губ. Ева сначала отстранилась, а потом, как от страшной догадки, внезапно повернула голову к парню. Посмотрела в лицо и заметила, как тот вытирал о воротник пальто свой утиный нос.

— Я пойду! — решительно сказала она и встала. — Мне холодно!

— На вот, возьми!.. — Перепечка стал снимать с себя пальто.

— Не надо!.. Прощай!..

Ева бегом помчалась домой.

* * *

На другой день, она встала с рассветом, раньше хозяйки, так как почти всю ночь не спала. Вынула из чемодана свою чашку, поставила на умывальник.

— Зачем это? — удивленно спросила хозяйка. — Там же есть кружки.

— Мне нужна отдельная, — тихо сказала Ева. — Все отдельное…

— Что-о! — уже настороженно спросила женщина. — Нами брезгуешь?

— Не я вами… А…

— А… Все равно, нечего тут! Не отделяли мы тебя и теперь не отделяем!.. Сама лишнего не выдумывай!

— Все ж таки я… — приглушенно проговорила Ева и отвернулась, чтоб спрятать глаза, так как в них против ее воли показались слезы. — Я долго не была дома, лечилась…

— Ну так что, если лечилась?.. Разве доктора так сказали?..

Ева покрутила головой.

— Ну так и нечего! — обрадованно и еще более настойчиво сказала хозяйка. — Не нагоняй на себя страхов! Не думай ничего плохого, так и люди не будут думать!

Однако Ева не могла освободиться от тяжелых мыслей о своем теперешнем положении. Видимо, немало найдется таких людей, как Перепечка. Они каждый день будут напоминать о какой-то неполноценности, обидят и унизят своей боязнью подать руку, стать рядом во время разговора. И на это способны даже близкие люди, те, что считались искренними друзьями и будто бы готовы были на какие-то жертвы во имя дружбы. А что говорить о разных Запрягаевых, каким не раз перепадало от ее острого пера, от выступлений на сцене?..

И все же надо было снова идти к Запрягаеву, просить, требовать работу…

* * *

Три дня кабинет председателя стройкома был закрыт. Потом время от времени появлялась одна сотрудница, которая и сама не знала, кто она по должности: секретарь, инструктор или кассир. Несколько раз Ева спрашивала у нее об Адаме Адамовиче, но женщина всегда разводила руками и понуро крутила головой с большой куксой чуть ли не на самом темени. Кукса эта качалась туда-сюда, и можно было подумать, что она и придавала голове нужные движения. Возможно, что женщина и в самом деле не знала, где бывает в то или иное время председатель стройкома, а скорее всего, была очень уж вышколена и всегда чувствовала, кого надо принять и что кому сказать.

За свою сознательную жизнь, с малых лет, Ева ни разу не была без работы. Даже в выходные дни или при наличии больничного листа старалась не тратить времени без пользы: если не шла в библиотеку, то читала и писала дома.

А теперь ничего у нее не было и ни к чему не лежала душа. Любимую работу, о которой несколько месяцев тосковала и все время мечтала, возвращаясь домой, вернуть уже нельзя. Другой тоже не находилось, и день за днем все нарастало и усиливалось чувство тоски и мучительного безделья; приглушалось, а то и вовсе пропадало желание взяться хоть за что-нибудь дома, увлечься книгой или творческой работой. Дни начинались скучно и подчас безнадежно; мысль о том, что надо снова идти искать Запрягаева или кого-нибудь другого, застилала туманом все перед глазами… И часто получалось так, что весь день казался туманным, хоть и светило солнце и дул сухой и не очень холодный ветер.

Несколько таких дней было потрачено на самостоятельные поиски работы да на разговоры с Геннадием Щебетуном в комитете комсомола. Этот парень сначала проявлял очень много активности: кому-то звонил по телефону, к кому-то бегал, вырывал обещания и заверения, заодно и сам обещал и заверял, а потом сказал Еве прямо и открыто:

— Слушай! Я ж тебе не отдел кадров!

После этого девушка решилась на последнее и пошла к Жемчужному. Долго сидела в приемной, ждала, пока в кабинете немного убавится людей, хотя знакомая секретарша советовала заходить сразу. Выбрать такое время, когда Вячеслав Юлианович остается один, дело нелегкое, но Еве надо было поговорить без посторонних слушателей и охотников анализировать и комментировать каждое слово.

Секретарша поняла ее желание и придержала несколько человек в приемной. Вскоре вышли последние посетители, но следом за ними показался из-за двери и сам Жемчужный. Тронул пальцами красивые волосы, окинул взглядом всех сидевших возле секретарши.

— Все, товарищи, ко мне?

— К вам, — ответила секретарша.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Провинциал
Провинциал

Проза Владимира Кочетова интересна и поучительна тем, что запечатлела процесс становления сегодняшнего юношества. В ней — первые уроки столкновения с миром, с человеческой добротой и ранней самостоятельностью (рассказ «Надежда Степановна»), с любовью (рассказ «Лилии над головой»), сложностью и драматизмом жизни (повесть «Как у Дунюшки на три думушки…», рассказ «Ночная охота»). Главный герой повести «Провинциал» — 13-летний Ваня Темин, страстно влюбленный в Москву, переживает драматические события в семье и выходит из них морально окрепшим. В повести «Как у Дунюшки на три думушки…» (премия журнала «Юность» за 1974 год) Митя Косолапов, студент третьего курса филфака, во время фольклорной экспедиции на берегах Терека, защищая честь своих сокурсниц, сталкивается с пьяным хулиганом. Последующий поворот событий заставляет его многое переосмыслить в жизни.

Владимир Павлович Кочетов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Прощай, Гульсары!
Прощай, Гульсары!

Уже ранние произведения Чингиза Айтматова (1928–2008) отличали особый драматизм, сложная проблематика, неоднозначное решение проблем. Постепенно проникновение в тайны жизни, суть важнейших вопросов современности стало глубже, расширился охват жизненных событий, усилились философские мотивы; противоречия, коллизии достигли большой силы и выразительности. В своем постижении законов бытия, смысла жизни писатель обрел особый неповторимый стиль, а образы достигли нового уровня символичности, высветив во многих из них чистоту помыслов и красоту душ.Герои «Ранних журавлей» – дети, ученики 6–7-х классов, во время Великой Отечественной войны заменившие ушедших на фронт отцов, по-настоящему ощущающие ответственность за урожай. Судьба и душевная драма старого Танабая – в центре повествования «Прощай, Гульсары!». В повести «Тополек мой в красной косынке» рассказывается о трудной и несчастливой любви, в «Джамиле» – о подлинной красоте настоящего чувства.

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза