Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Он спросил чуть слышно, но девушка вздрогнула, испуганно повернула голову и посмотрела на ширму удивленными глазами. Она узнала голос Высоцкого, но не поверила сама себе: уже сколько раз слышался ей этот голос за долгие месяцы лечения!

— Заходите, пожалуйста!.. — Ева приподнялась на локоть, дружески протянула руку. — Я не заразная, не бойтесь! — И болезненно, но радостно улыбнулась.

— Ну что вы говорите? — искренне упрекнул ее Леонид Александрович. — Я никогда так не думал и не могу подумать.

— Я знаю, — согласилась Ева. — Это я просто так… Растерялась немножко… Садитесь!.. Подвиньте сюда поближе табуретку. Давно приехали?

— Сегодня ночью.

— Спасибо, что пришли. Кто вам сказал, что я вот снова?.. Брановец?

— Нет. Понурин. Встретил его только что.

— Наговорил он, наверно, вам?

— Как раз — нет. Ничего такого… Простуда. Надо же было так! А?.. Подсобницей в такое время… Да с вашим здоровьем!

— Значит, рассказал все?

— Не все, конечно, но о главном я уже знаю, что тут натворили. Вы у Жемчужного были?

Ева печально кивнула головой, промолчала, а потом, как будто бы и не к месту, начала хвалить свою теперешнюю работу:

— Жалко, что здоровье плохое, а то б навсегда осталась в бригаде. Кому они нужны теперь, такие специалисты, как я? Надо ходить, клянчить, проситься на работу! Душу надорвешь, пока устроишься. А девчата в бригаде работают и учатся заочно. Получат дипломы — и гарантия на всю жизнь. Они не будут отираться по разным приемным.

Высоцкий понимал, что не каждому своему слову Ева верит, но ей уже надоело обвинять только тех, кто ее удивил и обидел равнодушием, а может, и сознательным невниманием. И чем жаловаться на кого-то за личную обиду, так не лучше ли поискать вину в самой себе, в своей профессии?

Об отношении секретаря парткома к ней уже немало думалось, гадалось, и теперь он не знал, что сказать. Возможно, тут недоразумение какое-нибудь, неожиданный, непредвиденный случай.

— Я сам поговорю с Жемчужным, — заверил ее Леонид Александрович. — Он мне все расскажет.

— Стоит ли все начинать сначала, — высказала сомнение Ева. — Не по душе мне докучать людям. Если б была я по-настоящему нужна, сами б нашли.

— Людям вы нужны, — возразил Высоцкий. — Людям! А Запрягаев и некоторые ему подобные — еще не все люди. Тут налицо бездушие и косность в самом отвратительном виде!..

— Может, и так. — Ева робко подняла глаза, улыбнулась, будто стыдясь своих слов, и шепотом попросила: — Не будем больше об этом. Расскажите лучше о себе. Я так ждала вас!..

— Если б я знал, что вы уже дома, — проговорил Высоцкий, — все сделал бы, чтоб приехать раньше, хотя работы, разъездов и споров было очень много: утрясали документацию обогатительной фабрики.

— Я несколько раз подходила к вашему дому, — призналась Ева, и внезапный невеселый румянец залил ее лицо. — Мята под окнами… еще зеленая тогда была…

— И теперь зеленая…

Высоцкий взял в свои ладони ее хрупкую, похолодевшую руку, прижал ее, будто согревая, и попросил:

— Скажите мне правду, Ева. Всю правду! Как себя чувствуете?.. Никакой доктор порой того не знает, что носит человек в себе, в своей душе.

— Скоро поправлюсь! — уверенно сказала девушка. — Не волнуйтесь за меня. Я ни разу не теряла надежды.

— Наверно, трудно было вам после возвращения?

— Теперь все позади, кажется, что ничего особенного и не было. А тогда?.. Ночами особенно мучилась — сон не брал. Даже поговорить по душам не с кем было…

Девушка посмотрела на небольшой застекленный портрет над кроватью, и Высоцкий тоже посмотрел туда. Со стены внимательно и непрерывно следила за ними молодая миловидная женщина, немного похожая на Еву.

— Это ваша сестра? — спросил Леонид Александрович.

— Нет, это мама.

Высоцкий внимательнее посмотрел на портрет и почувствовал неловкость оттого, что задал такой неуместный вопрос, будто он не знал, что у Евы нет сестры.

— Мама и теперь помогает мне, — задумчиво сказала девушка. — Как это ни странно, а помогает. Каждый раз, когда мне становится очень тяжело, я думаю о ней, вижу даже во сне. Такие ли беды она переживала?! И все молча, и никогда никому не жаловалась. А я вот жалуюсь вам… — Ева на мгновенье прижалась к его рукам, а потом высвободила свою руку из его ладони. — Больше не буду жаловаться.

— Какие же это жалобы? — возразил Высоцкий. — Тут кричать надо, протестовать, может, даже написать в газету. С вами так обошлись, что если б не вы это рассказали, то не поверил бы ни за что.

— Я и написала б, — тихо сказала девушка. — Уже даже начала письмо в «Правду». Но мне не хотелось, чтоб все знали о моей болезни. И так у меня столько переживаний из-за этого.

— А что?.. — шепнул Леонид Александрович и подозрительно посмотрел на ширмочку. — Может, и тут?..

— Нет, тут ничего…

Ева вспомнила о встрече с Виленом и замолчала. Сказать о том, что было, не решилась, а сваливать на кого-то другого и вовсе не могла.

Молчание доставляло радость, оно не томило, могло продолжаться очень долго и не вызывать обиды или неловкости. Леонид наклонился ближе к ее лицу и встретил глаза, ласковые и бесконечно преданные.