Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Я рада, что вы пришли, — прошептала девушка и легонько дотронулась до его рукава. — Теперь я не буду чувствовать себя одинокой.

— Пока вы молчали, я все время думал, — также шепотом заговорил Высоцкий. — Может, это вас и удивит, но хочу сказать вам от всей души, от всего сердца… Переезжайте ко мне… Ну… если не ко мне, то к нам, к моей матери, которая заменит вам родную мать. Она у меня хорошая, ласковая… Ухаживать будет, вы почувствуете себя как в своей семье.

Говоря об этом, Леонид, конечно, понимал, что его слова вызовут удивление, однако не надеялся увидеть того, что произошло. Лицо у Евы побелело, веки задрожали, закрылись, а потом сквозь ресницы просочились светлые и блестящие, как маленькие алмазы, слезы. Девушка закрыла лицо руками и отвернулась к стене. Долго молчала, словно не находила ни слов, ни мыслей, чтобы ответить.

Леонид тоже растерялся и не знал, как вести разговор дальше. Мелькнуло предположение, что не вовремя, слишком рано сказал о том, что вынашивал в мыслях уже давно. Должно быть, не совпали его мысли с ее думами и надеждами, застали девушку врасплох.

— Зачем я вам, больная? — наконец спросила Ева. И все еще прятала от него глаза, не могла взять уверенного и ровного тона.

— Вы мне нужны, какая бы вы ни были, — чуть слышно, но убедительно и искренне промолвил Леонид. — Мы люди взрослые и можем говорить начистоту… Но если вам…

— Я никогда не думала об этом, — перебила его Ева. — Никогда!

— Я говорю, — продолжал Высоцкий, — если вам тяжело об этом думать, то будьте у нас квартиранткой. Вам нужен покой, семейный уют. Все это у вас будет. Можете жить в хате брата — там место есть, можно и в отцовской, где пока что живу я. Тогда я маму заберу к себе. Теперь она живет больше у брата. Я уверен, что все наши примут вас как свою. Особенно мама.

Ева отняла руки от глаз, посмотрела на Высоцкого, повернув голову в его сторону, и совсем серьезно, твердо, будто уже раньше все это обдумала, сказала:

— Я не смогу быть у вас квартиранткой. Нет, не смогу!

— А родственницей?

— И родственницей не смогу. Вы понимаете?.. Да и хозяйку обижать жаль, она хорошая и очень добра ко мне.

Глаза у девушки были еще влажные, но так щедро и искренне светились, что казалось, излучали благодарность сердца и души.

* * *

Увидев Высоцкого на пороге своего кабинета, Жемчужный широко взмахнул руками и вышел из-за стола навстречу:

— Почему так задержался? Мы уже беспокоиться начали.

— Хорошо, что хоть помнили, — пошутил Высоцкий.

— А как же иначе? Вчера Кривошип заходил, тоже вспоминал.

Не ожидая приглашения, Высоцкий сел к письменному столу и не слишком приветливо посмотрел на Жемчужного, а потом перевел нетерпеливый взгляд на дверь.

— Ты можешь уделить мне несколько минут?

— Хоть час, хоть два, — с товарищеской готовностью ответил Жемчужный. — Хочешь остаться вдвоем? Сейчас я скажу.

Он попросил секретаршу никого пока что не пускать, а сам подошел к столу и сел напротив Высоцкого в такое же кресло сбоку.

— Слушаю тебя, — проговорил несколько настороженно и, вероятно, с интуитивным ощущением своей вины.

— У тебя была заведующая библиотекой?

— Была. А что? — Лицо у Жемчужного на глазах изменилось, на нем выступил румянец.

— Я тебе как-то говорил, — начал Высоцкий, не скрывая обиды и возмущения, — что это человек очень сложной и трудной судьбы, что и теперь, вот уже у нас, с ней обходились так, что на долгое время она выбыла из строя… И это при ее энергии и выдержке. Недавно выписалась из больницы. И тут снова натворили такого, что трудно поверить.

— Так ей же… Так я ж… Разве?.. — Жемчужный опустил на колени руки и замолчал. Тяжелая, мучительная догадка как бы обожгла его изнутри, и он уже почти вполне определенно представлял, что случилось после того, как девушка побывала у него на приеме. На другой день он очень мало был в своем кабинете. Затем перевернул на календаре сразу два листка. Мелькнула в глазах запись о заведующей библиотекой, но в то же время возникла необходимость сделать сразу несколько записей в следующем листке. Дела наплывали одно на другое. Как-то при встрече он поручил Запрягаеву устроить Еву Дым. Сказал об этом же и Щебетуну. Сказал, но не проверил ни одного, ни другого.

И вот догадка: ни первый, ни второй ничего не сделали; значит, до сего времени девушка без работы.

— Что с ней? — приглушенно спросил Жемчужный и, подняв голову, с болью посмотрел другу в глаза. — Говори прямо!

— Она опять заболела, — сообщил Леонид Александрович.

— Так!.. — Жемчужный встал и беспокойно заходил по кабинету. — Я с первого твоего слова почувствовал, что случилось что-то неладное. Где она? В больнице?

— Нет, дома. Я только что был там.

— Как себя чувствует?

— Лежит… А жаловаться она не будет — не такой человек.

Вячеслав Юлианович с размаху сел снова в кресло, нервно пригладил спутавшиеся волосы.

— Ты знаешь, в этом я глубоко чувствую свою вину, — откровенно заговорил он. — По-настоящему переживаю… Скажи лучше, что мы можем сделать, как помочь девушке?