Тропы, которые я выбрала. Повести

Она не заснула. Мы вдвоем ночью.

— Ты сама говорила, что любой диван! Вот еще один! Ложись давай!

Я мямлю, что это перфоманс.

— Если бы… я б убила себя — это бы был бы перфоманс?

— Ну, глупая! Вставай!

Она тянет меня, как я её, к разложенному дивану. Укладывает. А сама ложится на другой — поменьше.

— Этот город тебя с ума сводит, реально. Перфоманс! В перфомансе должен быть смысл.

Я не хочу говорить о смыслах. Если она скажет что-то о Достоевском, меня стошнит на ковер. Я потому засыпаю.

А наутро все, как обычно утром. Мы пьем кофе из кофемашины, за дикие деньги куплены капсулы.

— Я прогуляюсь. Ты останься.

Она не кивает, но глазами вниз-вверх — это будто согласие. Что ей здесь смотреть? Она сказала, что неместная.

— Мы потом съездим на крепость, — это из чувства вины.

Я и сама никогда не была на крепости.

Хочется сдать квартиру на сигнализацию, чтобы сюда приехали и её повязали. Представляю, как они заламывают ей руки. Называют воровкой. В этом есть немного от истины.

— Не скучай. Вина больше нет. Магазин — там, слева. Поешь мороженого.

У нас здесь вкусное мороженое.

Я еду в лифте, на первом этаже прячется за жалюзи консьержка, тянет мелко нитку. Здороваюсь, ухожу. Курю.

Жарко на улице, печёт. Я хочу найти школу. Там, наверное, никого нет. Потому что лето.

Дороги безлюдны. Большие торговые центры и дома, похожие на полиэтиленовые пакеты. Со шлагбаумом — только наш двор. Чтобы никто не проехал, даже таксисты. Иногда зимой по газону нарастает лед и мы ползем по нему, чтобы долезть до приехавшей машины. Можно сесть и скатиться. Но будет глупо. Водитель не пустит на сиденье. Тут водители любят свои машины — они покупают им дома.

Я иду до сквера. Я, в общем-то, не очень люблю ходить. В сквере танки. Скамейки. Дети лезут на зеленое голыми коленками и руками. Если пройти дальше — покажется спрятанная за домами школа. И я иду.

Я не знаю, моя ли она. Просто не хочется больше гулять.

— Это же не твоя, ты в лицее училась, тебя на машине возили. Ты сама говорила.

— Как нашла?

— Да чего тебя искать, ты так ходишь, что даже конспирация не нужна. Я не хочу дома одна тухнуть. Хочу впитать в себя твое!

— Новый опыт?

— Вот-вот.

Она садится на скамейку и начинает обдирать с досок лак.

— Ну, рассказывай. Чего пялишься на это школу?

— Я представляю, что это моя.

— Да ты так со всем делаешь! Тебе, получается, все равно, что наполнять особыми смыслами?

Получается.

— Садись ко мне.

И я сажусь.

— Вот там, прямо за школой, была горка. Зимой.

— Это не твоя школа.

— А ты представь. Ты же любишь художественные эксперименты.

Да, была горка. С неё катались разные дети, я всегда очень боялась. Я помню, как бегала с нее, чтобы не катиться. От этого чаще падала, ничего не расшибла.

— А это моя учительница хореографии.

Правда, идёт. Она встает со скамейки и идёт к женщине — рыжие волосы вьются проседью, такая же квадратная челюсть и нехватка веснушек.

— Здрасьте! А вы — учительница хореографии?

Уставилась, как обычно.

— Вы помните?

Она называет ей моё имя. Я кукла.

— Расскажите о ней!

Она говорит что-то нелепое. Я перескажу.

Да, учительница сказала, что я вечно опаздывала на такт.

— Правда?

Постоянно закрывала глаза и начинала как бы хромать.

— Вот так?

Как бы не успевать за другими.

— Она и за мной не успевает теперь!

А когда мы были в паре, например, с тем, чью фамилию я не назову, я вечно тянула его куда-то вниз.

— Знакомая история.

Зато я умела садиться на шпагат — конечно, она не упомянула, что это от страха. Она сказала, я растяпа была.

— Правда.

И это правда.

Мне больше нравились труды, вырезать звездочки из желтого картона. Я работала ножницами так же плохо, как танцевала, но не получала за это наказания, только улыбку другого учителя — мягкую, пусть снисходительную.

Снисходительность — это привычное, почти родное.

Она прощается с нами, желает не сломать пальцы — потому что длинные пальцы главное достоинство женщины.

Мы отходим, она отходит. Конечно же, я начинаю.

— Разве обязательно было ее останавливать? Расспрашивать?

— Конечно, да!

— Зачем?

— Я хочу о тебе написать, глупая.

— Не надо обо мне ничего писать.

— Это почему? Только не притворяйся. Я уже знаю, что ты не такая. Знаешь, ты очень жадная до внимания. Я это уже поняла.

— Я не собиралась притворяться.

— Тогда почему?

— Ты все переврёшь.

— Господи. Я хотела узнать о твоем детстве прежде, чем писать о такой правильной и молчаливой тебе, какая ты сейчас!

— Я не просила обо мне писать! Зачем ты вообще поехала со мной?

Она молчит. Я молчу.

— Да пиши, что хочешь. И будь тоже. Только если ты хотела узнать что-то интересное, чтобы написать очередную херню о субъективном восприятии жизни, могла бы написать о себе.

— Это слишком самовлюбленно.

— Может, ты влюблена в меня?

— Я не влюбляюсь так быстро, глупая.

Я ведь пошутила.

— Пошли за кофе.

Представляет ли она стаканчики с пластмассовыми крышками, столик с сахаром, салфетками? Я веду её в Эльдорадо.

— Докупим капсулы.

— Какие прозаические у нас прогулки.

— Ты ведь прозаик.

— Вечно докапываешься до слов.

— Тебе бы тоже стоило. Потому что ты ведь…

— Прозаик, спасибо. Мысль уловила, пошли домой.

— Ты могла быть дома!