Тропы, которые я выбрала. Повести

Скулит холодильник — от холода или боли, может быть, его ушибло электричество. В нем вспрыгнет сырный ломтик и упадет. Громада потрясётся, будто отряхиваясь от воды каплями. И застынет на месте.

Сломается рама окна, не желая закрываться. Хотя квартира — новая. Свежая. Купленная.

Масло начинает шипеть. Я представляю, как она ладонь кладёт на поверхность сковороды, как ей сильно больно, я открываю глаза и уже ловлю себя на шаге к плите, на вытянутой к ней руке.

— Ты чего?

Я молчу.

— Замечталась? Иди, переворачивай.

Блин рвётся, я сырое и горячее тесто сую себе в рот. Обжигает нёбо. Вкусно.

— Похожи на мамины.

Жжёт глотку. Хочется запить молоком, она мне его протягивает, как бы зная заранее желание.

— Я тоже так вечно делаю.

Когда пью, кажется, что меня изнутри целует. Я проглатываю и говорю.

— Завтра пойдём в галерею.

— Реально?

И кухню затапливает блинный запах. Назавтра мы реально идём в галерею.

Галерея в провинциальном, тем более в промышленном городке — не то же, что в столице или даже в крупном. Ей будто бы нечем гордиться. Но это только так думают.

На деле она не претендует ни на что, кроме себя самой, и потому может испытывать гордость. Помимо прочего, галерея в провинции — это убежище. Как и библиотека.

Чудно разбросаны по нашей стране одинаковые здания, обувные коробки. Постаревшие изнутри, протёртые воздухом, самим процессом дыхания людей.

Мы входим под потолок, над нами нависают колонны, шторы, окна. В мелком смешном киоске прячут женщину — билетёршу.

— Стой! Воспользуемся привилегией.

Мы ловим мобильную сеть, как замурованные, чтобы потратить льготные деньги по «Пушкинской карте». Выходит, она знает, что мне не больше двадцати трех.

Суём телефоны в окошко, кивает, провожает взглядом. Мы не заходим — сначала садимся на зелёный диван, как будто очень устали. Странно, но так и есть.

Кажется, это первая наша запланированная совместная вылазка. Без происшествий.

— Давай представим, что это свидание.

— Да ну. Я с девушками на свидания не хожу! Тем более, с малявками.

Зачем она ведёт себя, как маленькая?

— Не хмурься, морщина на лбу будет.

Она берёт моё лицо в свои руки и разглаживает большими пальцами щёки, лоб. Неприятно — как будто втапливает грязь.

— Ладно, не дёргайся.

К чему это?

Она целует меня в лоб. Я бы хотела уснуть.

— Пошли, чего расселась-то!

Галерея открывает нам свои залы — огромные и пустые.

— Простите, нам для статистики. А вы откуда?

— Она — родилась здесь, а я так, заезжая.

— Вы где-то учитесь?

— Во ВГИКе.

Я молчу, не хочу говорить.

— Ничего себе! Интересно-интересно. Ну, наслаждайтесь.

— Спасибо!

Мы отходим к картине с голой толстой женщиной.

— Ты режиссер?

— Режиссерка… Да ладно, не спеши удочки сматывать. Я отчислилась давно, ха-ха. Да и не оттуда.

— Опять наврала все?

— Чуток преувеличила.

Хорошо. Не так страшно.

— А чего камеру с собой не возишь?

— Очень смешно. Не мешай мне наслаждаться искусством.

Искусством не наслаждаются.

— Чего говоришь?

— Я… ничего.

— Ну, супер. Все, давай по разным углам разойдёмся. В центре зала встретимся.

Я отхожу ровно в центр зала и верчусь на месте, разглядывая всё разом и ничего конкретно.

— Так хотела со мной встретиться?

Она подходит.

— Нет. Лучше бы мне тебя вообще не встречать.

— Это из стиха?

Она вечно так делает — как бы мешает моё сознание со своим. И теперь я вынуждена вспоминать, о каком стихе говорила. Может быть, она его выдумала.

— Тебе нравится экспозиция?

Я молчу.

— Ну, вот эта картина, например?

Я всё продолжаю молчать. Она указывает на что-то, чему нет названия — я не могу разглядеть маленькую белую табличку. Только голубое, красное, жёлтое. Только луч акварели — или это не акварель. Я не знаю. Почему-то оно мне улыбается, как будто у него есть лицо.

— Это же просто птенец.

Говорю.

Её, по-видимому, это умиляет. Она странно улыбается.

— Чего ты?

— Ты очень смешно говоришь о вещах, которые тебе важны. Как будто они совсем чужие. Надо же так показать, чтоб не дай бог не украли, да? Бабушка научила? Такая ты еще глупая, маленькая.

— Да, это просто птенец.

Дальше мы ходим по красивому старому полу совсем одни в большом пространстве других малозначительных картин. Мне кажется, птенец щебечет из-за угла, просит вернуться к нему.

Но я боюсь посмотреть.

В конце концов, она сама уводит меня — ей хочется есть.

— А пошли в кафешку!

— В шашлычку?

— А тут есть? Пошли!

Шашлычки не то же самое, что кофешопы — они не обманывают русского человека своим названием. И мы идём есть разное мясо.

Иногда я думаю: что, если бы по нашему путешествию сняли фильм? Это была бы очень скучная картина. Две непонятные девушки. Как бы они представили её? А меня? Кем бы я была?

В «О чём говорят мужчины?» есть сцена придорожного кафе, где те самые мужчины о чем-то говорят и едят, почти как мы, очень вкусный шашлык. Только они друзья. Кто мы с ней такие? Зачем мы поехали вместе?

Мне хотелось её рядом, когда мы летели в самолёте — я сильно боюсь летать. Но только в процессе полёта стало понятно, что она летит в пустоту, то есть ко мне. И останется надолго.

— Лицо попроще сделай, щас прыщ выдавишь таким напряжением лба.

— Ну у тебя и остроты.