Тропы, которые я выбрала. Повести

А кто она? Вся платье и ромашковое молочко, настойка на чае. Сбитень в полке, рядом с открытой пачкой презервативов. Чайный пакетик ссутулился и обнимает бугорок взбухшего от постоянной влаги рельефа комода. Мы пили чай и спали в кровати. Целовали её руки и голени — вместе, рисуя шагами губ дорожки по телу.

А кто она? Пальцами касаясь земли, не умела чувствовать тела, спрыгивала в пустоту простыней нашей спальни, ты помнишь спальню? Все было там же, все было так. Но иначе, немного по-другому. Ей снились уродцы-стопы и рисовались сами собой животные-крокодилы, ласточки-людоеды. Она была неземная, моя.

А кто она? Кудрями расслоились пряди волос, растеклись по подушке слезами уходящие надежды, мечты о прошлом, которое прошло.

Я её начинаю понимать, не его, и мне хочется в её сердце залезть — я знаю, как безопасно там существовать, как небольно дышать.

Он знает тоже. Я начинаю её ревновать.

Я не хочу слушать.

Я поняла, кто она.

Она — это Муха.

А он бы хотел быть Михасом, хотел бы быть Вовой, хотел бы быть человеком. А он просто он. Ничего не сделал и ничего не значил, прошёл.

Я его обнимаю и жалею, как ребенка. Маленький мальчик, разделивший с женщиной постель, неумеющий любить по-людски, неведомым всеземельным языком. Как могу я носить его ребёнка? Его можно только целовать, теперь я вижу, только целовать по утрам, забывая о ночи и всем, что было.

Он сжимается подо мной и ползет ко мне в душу, разрывая на части плоть, и я чрево от чрева земли, да, теперь я, кажется, это точно знаю. Он родился до меня, но ему ничего не стоит залезть обратно, укрыться мной, моей кожей, как одеялом мироздания и притвориться спящим, дышать солёным, горьким. Перестать отвечать.

Скажи, когда ты любил другую, у тебя могла немного болеть кожа, немного кусался воздух вокруг и отговаривал тебя, скажи? Скажи, как порезаться о воду из-под крана, если представить, что кто-то ждёт тебя в другом уголке странной твоей страны, скажи? Скажи, а если бы выбирать женщин можно было на экране телефона, ты бы пролистнул вправо, скажи? Скажи, как долго задерживают дыхание, прежде чем опуститься к чужому человеку в ноги, набраться сил нашептать не любовь, но слово, похожее на скуку и спазм тела? Скажи, когда почему-то снова наступила весна и не встретилась ни одна похожая, подающая воспоминаниям руку, почему ты отказался, почему не услышал, скажи? Скажи, а когда плачут, это всегда по правде? Скажи, ты видишь, как плачу?

Ты сжимаешь мою кожу, как одеяло, и переворачиваешься на другой бок, и что-то ты делаешь в моем животе, и я забываю о другом, который не родился. Я буду любить только тебя, потому что ты солнце от солнца небесного и маленькое пятнышко на полу, разлитая капля воды, зацепившаяся случайно, мимикрировавшая под поверхность, но не устоявшая перед чужим шагом. Я буду любить только тебя, хоть я хочу, чтобы ты скорее ушел, ты будешь уходить на работу и будешь плакаться по ночам, я буду гладить пальцы своими пальцами, сколько за день ты делал ими неприятных вещей, например, застегивал куртку или ширинку штанов, пуговицы отрывал по привычке от нервов, столько неприятного сделали твои пальцы, почти детские, сколько раз они ходили по моему телу, как по пустому городу, переставляя с места на место фонари и улицы, сворачивая скамейки, не любопытные к паркам и пешеходным дорожкам пальцы, вытиравшие как-то раз слезы мне — только раз, я плакала постоянно.

Скажи, ты любишь меня, скажи?

Ты будешь любить меня больше наших детей, мой папа делает так же.

Если представить, что ты умеешь любить.

В городе трижды прозвучали сирены, я знаю, они учебные, но хочется очень бежать. Я могу представить, как кто-то стреляет и не остается улиц, по которым можно гулять, идти двумя ногами, чередуя шаги. Иногда мне кажется, что мировая память говорит больше, чем моя, и я пытаюсь её заткнуть пустотой, чтобы не разложиться на функции. Я — много функций. У меня нет характера.

Однажды я была тринадцатилетней и тридцатилетний мужчина сказал мне, что у меня нет личности. И я съела его индивидуальность, чтобы его в себе обрести.

Потом мне казалось, что люди именно для этого делают любовь и детей. Но я не умела делать любовь. Поэтому я научилась печь кексы, самые простые в мире, чтобы подменять ими любовь. Такой у них был рецепт.

Двести грамм сахара, сливочного масла, муки, пять яиц. Можно изюм, но не у нас. Столовая ложка разрыхлителя — впервые я добавила соду, и казалось, что кексы из магазина, они были слишком похожи на соленый сладкий хлеб, и сто грамм шоколада. Часто я брала шоколадные конфеты и разбивала их пальцами, вкуснее всех кексы были с белочкой.

Кексы всем нравились дома.

Когда он прилетел, я испекла ему такие же, но с изюмом, и он сказал, что так засохло его сердце без меня. Он не совсем романтик, не знает разницы между пошлостью и любовью.

— Смотри, снег пошел.

Жизнь научила меня: не верь осеннему снегу. Если он заметет год, то ляжет в итоге на могильную вспученную землю. Ее насильно выкопали, она не просила.