Троцкий

На следующее утро Москва объявила, что Зиновьев, Каменев и еще четырнадцать человек должны предстать перед судом по обвинению в государственной измене, конспиративной деятельности и попытках покушения на жизнь Сталина. Кульминацией длинного обвинительного акта было заявление, что Троцкий является архитектором всего террористического замысла.

Это был первый московский показательный процесс, в течение ближайших полутора лет за ним последовало еще два; все они были частью общего плана.

Теперь уже нет надобности «опровергать» их: секретный доклад Хрущева на Двадцатом съезде партии в 1956 г. и официальная реабилитация, в основном полная, всех заключенных, подтверждает вывод, к которому неизбежно приходишь при внимательном чтении судебных отчетов — показательные процессы были просто сфабрикованы.

Они вызвали вал репрессий — Большую Чистку, которая уничтожила около девяти миллионов «троцкистских агентов».

Хотя показательные процессы были обнародованы, Большая Чистка проводилась втайне; о ней стало известно намного позже по воспоминаниям тех, кому удалось бежать или выжить в лагерях. Большая Чистка никогда не была официально признана.

Показательные процессы на самом деле не были процессами — в каком бы значении ни употреблять это слово. Может быть, правильнее всего назвать их Шарадами — театральными представлениями, предназначенными для достижения некоторых пропагандистских целей: форма процессов как раз должна была это скрыть — и это было существенной составляющей всего пропагандистского замысла. Сами слова «защитник», «прокурор», «признание», «судья», «зал суда» и т. д. были элементами фабрикации.

Большие Шарады были не только шедевром политического творчества, они были и шедевром мифосозидания: при помощи их был создан эффективный инструмент для удушения всякой крамолы внутри теологической структуры, инструмент, который позволял камуфлировать систематические кровопролития по всему Советскому Союзу.

Шестнадцать заключенных во главе с Зиновьевым и Каменевым, а также Троцкий и Седов, были обвинены в фантастических преступлениях, направленных на реставрацию капитализма.

Никаких вещественных доказательств не было представлено: первая Большая Шарада полностью основывалась на признаниях обвиняемых. Все они не только признали себя виновными, но в своих выступлениях шли гораздо дальше самых невероятных заявлений прокурора Вышинского; они обливали себя грязью так, что это граничило с помешательством.

Пять дней представления были переполнены сценами неслыханных самооговоров. Если даже допустить, что эти старые большевики совершили все то, в чем их обвиняют, то почему они вдруг признались и почему вели себя так бесхребетно?

Это оставалось загадкой еще долгие годы.

Все обвиняемые были приговорены к смертной казни, и приговор был немедленно приведен в исполнение. Что касается Троцкого и Седова, то приговор гласил, что в случае их появления в Советском Союзе, их ожидает арест и немедленный суд.

Положение Троцкого изменилось мгновенно. На второй день московского представления он начал делать заявления журналистам и газетным агентствам; он настаивал на экстрадиции в Советский Союз; он послал телеграмму в Лигу Наций с заявлением, что готов предстать перед комиссией по политическому терроризму, предложенной самим Советским Союзом, он посылал обращения к массовым митингам в Нью-Йорке…

Ему необходимо было какое-то время, чтобы успеть защититься до того момента, пока Москва не затопит все средства информации потоком своей пропаганды.

Именно во времени ему и было отказано; по сути, его заставили замолчать немедленно.

Официальное отношение к Троцкому резко изменилось. Советское правительство потребовало его высылки из Норвегии. Норвежский кабинет, испуганный возможными осложнениями в советско-норвежских отношениях и, возможно, боясь проигрыша на выборах, уступил.

Самым законным шагом для Советского Союза было бы требование об экстрадиции. Требование о немедленной выдаче Троцкого было наиболее естественным. Однако это бы означало, что судебные органы страны, выдающей преступника, должны быть согласны с обстоятельствами дела, т. е. в этом случае Троцкий мог бы защищаться в открытом суде, не подвластном сталинскому контролю. Для Сталина риск был слишком велик.

Ни одна страна не хотела впускать Троцкого; и если норвежцы не могли его выслать, они, по крайней мере, могли не дать ему защищаться публично.

Но каким образом заставить замолчать человека, которого они сами пригласили, которым многие из них восхищались и о чьей невиновности они заявляли публично? И в их собственной стране! Это выглядело бы трусостью. Важные правительственные чиновники были обязаны найти какой-нибудь приличный предлог.

В Осло в это время под судом находилась группа фашистов Квислинга, те, что ворвались к Троцкому в дом и украли какие-то материалы, в которых Троцкий обличал народное правительство Франции.

В любом случае эти материалы касались деятельности Троцкого, связанной с Четвертым Интернационалом, а власти и раньше были хорошо информированы об этой деятельности.