Троцкий

Да и как могли норвежские социалисты объединиться с нацистами, чтобы преследовать того, кто был в конце концов социалистом, их товарищем по партии?

Все же, хотя с человеческой точки зрения социалисты чувствовали себя неловко, у них, как у официальных лиц, не было выхода.

28 августа Троцкий должен был вторично давать показания на суде над норвежскими нацистами. Его стали допрашивать более сурово, чем их; как только Троцкий сказал «да» в ответ на один из вопросов, заданных ему по поводу его связей со своими последователями за границей (вопросы не имели никакого отношения к делу о взломе, направленному против нацистов), — судья заявил, что Троцкий должен признать за собой нарушение обязательств, обуславливающих решение на его въезд в Норвегию.

Троцкий в сопровождении полицейского был доставлен в министерство юстиции. В присутствии высоких чиновников министр вручил ему некий документ, который Троцкому надлежало подписать в нескольких местах. Это было правительственное заключение, которое гласило, что Троцкий вместе со своими сторонниками занимался конспиративной деятельностью и печатно нападал на иностранные правительства. Он должен был дать обязательство, что не будет заниматься ничем таким, что могло бы «вовлечь» его самого, Наталью или его секретарей в «политические события в Норвегии или за рубежом»; он обязывался впредь избегать в своих теоретических работах всяких «нападок на какое бы то ни было иностранное правительство». Более того, Троцкий должен был согласиться жить только там, где ему будет указано правительством, не возражать против перлюстрации его писем и прослушивания его телефонных разговоров.

Подписание этого позорного документа, равносильное прямому отказу от всякой политической деятельности, не могло даже подлежать обсуждению.

Тут проявились театральные таланты Троцкого. Он подтянулся, глаза его «сверкнули презрением».

Он попытался заставить Трюгве Ли признать, что он, Троцкий, никогда не вмешивался в местные дела, никогда не руководил никакой террористической деятельностью из Норвегии, никогда, в сущности, не нанес ни малейшего ущерба Норвегии. Странное обвинение правительства в том, что он нарушил «обещание воздерживаться от любой политической деятельности», смехотворно; он, как и любой социалист или коммунист, никогда не мог давать таких обещаний. С этой точки зрения, как могла его статья о Франции в «Нейшн» быть более преступной, чем то интервью, которое он дал самому Ли для официального правительственного органа? И как они могут судить о его деятельности на основании тех материалов, которые были украдены в его доме налетчиками, помогающими фашистам?

Троцкий заговорил громче, его голос был слышен во всем здании:

«Впервые вы спасовали перед нацизмом в своей собственной стране. Вы поплатитесь за это. Вы думаете, что находитесь в безопасности и вольны поступать с политическим эмигрантом, как вам заблагорассудится. Но близок день — запомните это! — близок день, когда нацисты выбросят вас из вашей собственной страны, вас всех вместе с вашим старомодным премьер-министром!»

Это предупреждение — в подтверждение древнейшей традиции — не было забыто: когда четыре года спустя нацисты выслали из страны это самое правительство, король Хаакон напомнил Ли о «проклятиях» Троцкого — они беседовали, дожидаясь корабля, который должен был увезти их в Англию.

Теперь Троцкий и Наталья находились под строгим домашним арестом. Они находились под охраной двадцать четыре часа в сутки; в доме было двадцать полицейских в сапогах; они курили трубки и играли в карты.

Запрещены были всякие посещения. Чтобы получить газету, ему требовалось специальное разрешение властей; все его письма перлюстрировались.

Единственное, что было доступно Троцкому и Наталье — это слушать радио. Московское радио развернуло широкую пропагандистскую кампанию по поводу Первой Шарады: обвинения, высказанные в зале суда, повторялись и комментировались всеми средствами массовой информации, доступной правительству большой державы.

Чтобы уничтожить Троцкого, поднялся настоящий пропагандистский шквал, причем в первую очередь использовался факт его молчания. Поскольку много недель подряд со стороны Троцкого не было никакого ответа, естественно возникал вопрос: может быть, за всем этим на самом деле что-то есть? Сам факт интернирования норвежскими властями также производил на многих определенное впечатление: в конце концов, не может же нейтральное правительство, к тому же социалистическое, поступать таким образом, если не..?

Он метался, как зверь в клетке. Он был бессилен, ему стало ясно, что он не может защищаться в международном масштабе; тогда он попытался сделать что-нибудь на месте. Троцкий возбудил дело против нескольких норвежских издателей, которые на страницах своих газет печатали «обвинения» Вышинского — правительство приостановило это дело.