Троцкий

Просто приостановить дело было бы незаконно: чтобы остановить Троцкого, Ли должен был выдумать специальный декрет, запрещающий иностранцам, интернированным по декрету от 31 августа, «выступать в качестве истца в норвежском суде без согласования с министерством юстиции». Троцкий был единственным иностранцем, к которому были применены оба декрета.

Тогда Троцкий предпринял попытку доказать свою правоту в иностранных судах — он возбудил в нескольких странах дело о диффамации против коммунистических издателей. На этот раз норвежское правительство, даже не пытаясь соблюсти видимость законности, приостановило его попытки без всяких оснований.

Теперь Троцкий был связан по рукам и ногам, его заставили замолчать. Ему разрешалось поддерживать связь только со своим сыном Седовым, причем содержание его писем было строго ограничено. Теперь Седов был единственным борцом за дело своего отца против всего вала злобной пропаганды Москвы.

Конечно, Седов был также причастен к делу, как и Троцкий: его имя, как соучастника преступлений, неизменно упоминалось вместе с именем отца. Он был главной опорой «террористического заговора»; привлечение его к делу расширяло возможности советского прокурора — Вышинский мог «устанавливать связи» между различными элементами всего сфабрикованного дела, становившегося все более разветвленным.

Положение Седова было даже более мучительным, чем положение Троцкого. Как человек молодой, он благоговел перед многими из тех, кто сейчас появлялся в зале суда в Москве. Каменев был его дядей (Троцкий почти никогда не упоминал об этом). Дети большевистских вождей росли вместе, и Седов всех их хорошо знал, в том числе и детей Сталина. Теперь все кумиры его горячей юности были обесчещены и уничтожены.

Через несколько недель после окончания Первой Шарады он опубликовал статью «Красная книга о московских процессах». Впервые обвинения, выдвинутые в Москве, были опровергнуты на основании фактических данных. Седов, используя чисто юридический подход, очень убедительно опровергал единственные вещественные доказательства, которые были представлены; в обвинении утверждалось, что отель «Бристоль» в Копенгагене был местом встречи сына с отцом, встречи, якобы необходимой для продолжения их конспиративной деятельности; Седов показал, что он вообще никогда не был в Копенгагене вместе с отцом. Это была одна из нескольких явных ошибок, допущенных режиссерами Первой Шарады; эта ошибка показала, насколько опасны для обвинения любые факты, во всяком случае те, которые недоступны Наркомату внутренних дел (НКВД). Защита сына ободрила Троцких — в их положении, которое, по сути, мало чем отличалось от одиночного заключения, это был первый сигнал помощи. Троцкий писал: «Наш дорогой храбрый Лева (Седов)! Мы с женой сказали друг другу: «У нас есть защитник».

Седов жил теперь в постоянном напряжении; физически он был даже более уязвим, чем отец — Троцкий находился, по крайней мере, в относительной безопасности. Седов был легко достижим для агентов НКВД; ему казалось, что кто-то следит за каждым его шагом, и впоследствии стало ясно, что это ощущение было оправдано. Из своих французских друзей троцкистов он был наиболее уверен в Марке Зборовском, молодом человеке, известном под именем Этьен.

Зборовский был очень полезен; он изучал медицину и философию и помогал издавать «Бюллетень»; он, кроме того, был членом небольшого Русского комитета, поддерживавшего связь с оппозицией в Советском Союзе. Седов и Троцкий полностью доверяли Зборовскому; ему даже поручали получать почту Седова; он хранил у себя в доме самые секретные бумаги Троцкого.

Намного позже выяснилось, что Зборовский был сталинским агентом; его задачей была слежка за французскими троцкистами. Именно присутствие Зборовского в окружении Троцкого, в сущности, объясняет тот факт, что НКВД никогда не пытался похитить его архивы, которые сам Троцкий считал чрезвычайно важной характеристикой своего политического облика.

Для точности нужно сказать, что одна небольшая попытка все же была совершена: в начале ноября 1936 г., испытывая финансовые затруднения, Троцкий продал часть своих архивов Нидерландскому институту социальной истории. Несколько папок были надлежащим образом переправлено в парижское отделение института, которым тогда руководил Борис Николаевский, известный меньшевистский архивариус; но основная масса архивных материалов по-прежнему хранилась на квартире у Зборовского. Папки должны были быть вот-вот положены в банк, когда на помещение института был совершен налет, и несколько папок было похищено. Налет был совершен гораздо более профессионально, чем это мог бы сделать обыкновенный вор; но, с другой стороны, ничего ценного не было взято — только пустяки, вроде газетных вырезок.

Налет был явно делом рук НКВД, однако на следствии Седов полностью отвел подозрение от тех троих людей, которые только и могли знать о пересылке архива — Николаевского, беженки-меньшевички мадам Лолы Эстрин и Зборовского — особенно последнего!