Троцкий

На закрытом съезде партии, состоявшемся 6 марта, Троцкому пришлось защищать свою незадачливую политику «ни войны, ни мира», а также свой отход от поддержки лозунга революционной войны, по крайней мере, в принципе. Он дошел до того, что допустил возможность «марксистского разочарования». Если большевики вынуждены были подписать такой договор с немецкими марионетками на Украине, то есть вынуждены были предать «украинских рабочих и крестьян», то им следовало, вероятно, встать и публично признаться: «Мы начали преждевременно». Впрочем, Троцкий не стал углубляться в эту концепцию «разочарования» и в дальнейшем о ней не упоминал.

На том же съезде он высказал еще одну мысль, которая задним числом могла показаться весьма странной: он, видимо, всерьез полагал, что мог занять место Ленина в партии, поскольку положение Ленина было серьезнейшим образом подорвано партийным кризисом. Он объяснил, что поддержал Ленина, невзирая на разногласия с ним по поводу «священной революционной войны», потому что ему была невыносима мысль сменить Ленина на его партийном посту. Он намекнул, что последствия раскола в партии могут оказаться столь серьезными — гильотина! — что во избежание их стоит совершить «великий акт сдержанности»; его личный «акт самопожертвования» состоял в отказе рвать в клочья ленинскую мирную политику.

Необычайным было и само признание, и содержавшееся в нем утверждение, что он отступил ради высшей ценности — единства партии; эта концепция вскоре стала решающей во всем его поведении.

Весь этот спектакль был совершенно бессмысленным. Ленин и Троцкий были переизбраны в ЦК демонстративным большинством голосов.

Брестский договор был сокрушительным ударом; он ознаменовал начало мучительного для большевиков периода. Режим-выскочка был окружен многочисленными врагами: армии Антанты, немцы и японцы вместе с чехами оккупировали громадные территории страны — от Владивостока на востоке до Мурманска на севере, а также всю Украину, включая Крым и берега Черного и Азовского морей. Иностранная интервенция, в конечном счете провалившаяся из-за собственной медлительности, естественно сопровождалась выступлением русских антибольшевиков: гражданская война и иностранное вмешательство всегда идут рука об руку.

Ленин, все еще заигрывавший с мировым пролетариатом, в том числе с немецким и австрийским, не хотел нарушить самоубийственный Брестский договор: он отказывался санкционировать общее контрнаступление против германской армии.

Большевики вынуждены были перевести столицу в Москву — частично, чтобы обезопасить свое правительство, частично, чтобы сделать Петроград менее соблазнительной целью. Троцкий вместе со всем Совнаркомом переехал в Кремль. Теперь он был военным комиссаром; по его собственным словам, он начал «вооружать революцию».

Комнаты, в которых жила семья, были обставлены просто, хотя и не без удобств. Во всяком случае, когда Троцкий переехал, он мог сказать: «Наконец-то приличная квартира!»

Сталин, державшийся обособленно и замкнуто, занимал квартиру напротив Троцких. Его отношения с Троцким и Натальей ограничивались минимумом, продиктованным деловой необходимостью. Он был ворчлив, зачастую даже груб. С Натальей он здоровался изредка, а то и вовсе ее не замечал, хотя его молодая жена Надежда была с ней исключительно мила.

Троцкий был известен своей любовью к порядку. Вот как пишет об этом Наталья:

«Троцкий всегда был человеком методичным; его отличали пунктуальность, собранность, требовательность к себе и другим. Он не допускал опозданий на встречи, как огня боялся пустого времяпровождения, болтовни и безделья; он всегда ухитрялся окружать себя серьезными работниками, так что в гуще беспорядка его штат и личный секретариат были образцом деловитости, которая была притчей во языцех. Он вставал в 7.30 и точно в 9 был уже в комиссариате. Зачастую он возвращался в Кремль пообедать и поиграть с детьми; послеобеденные и вечерние часы были заняты заседаниями и работой в комиссариате. Кремлевская пища была плохой, но Троцкий никогда не разрешал ни себе, ни своей семье пользоваться выгодами своего положения. Он говорил: «Мы не должны есть лучше, чем ели в эмиграции». Однажды, заметив невесть откуда взявшееся масло, он вспыхнул: «А это еще откуда?»

В те дни их навестил отец Троцкого, которому уже перевалило за семьдесят. Некогда богатый помещик, он теперь потерял все, что имел; 200 километров от Херсона до Одессы ему пришлось прошагать пешком. Наталья говорит, что если он и гордился сыном, то никак этого не проявил; напротив, он произнес с оттенком злорадства: «Вот, отцы трудятся, трудятся, чтобы заработать что-нибудь на старость, а потом дети устраивают революцию…» Старому Бронштейну не удалось воспользоваться высоким положением сына (в чем, несомненно, было повинно пуританство Троцкого); он нашел работу на какой-то национализированной ферме и вскоре умер в возрасте семидесяти пяти лет.