Трубадура

После пары гудков скайп оповестил о том, что соединение установлено. Только картинка не появилась. Вместо этого из динамиков послышалось знакомый недовольный голос:

– Вот ведь бисова машина… как же тут… да чтоб тебя… А-а, вот!

И экран ноутбука явил светлый лик бабы Василисы. Поверх цветастого платка, повязанного на ее любимый манер, с узлом на лбу, были надеты огромные Лёвкины наушники.

– Вот жеж сотонинская техника! – всплеснула она руками. – Пока разобралась – чуть не померла. Ну, здорова, Стёпка, что ли.

– Привет, ба.

– Схлопочешь сейчас… – Василиса пригрозила ему пальцем.

– Прощения просим, Василиса Карповна, – улыбнулся Степан. Соскучился все-таки по Василисе, несмотря на ее тяжёлый характер. Родная бабка, вырастила их с Лёликом. – Как у вас дела? Где Лёвка?

– На рынок послала. – Василиса с несвойственной ее движениям неуверенностью поправила на голове наушники. – Рыбу буду на обед жарить. Ты сам-то как? Бледный чего-то. Совсем у вас там солнца не бывает, что ль?

– Бывает. Но я в те дни могу быть занят.

Спустя пару секунд Василиса расхохоталась – низким грудным смехом, который не менялся с годами. Оценила шутку, стало быть.

– Отец как? – Вид смеющейся Василисы Карповны доставлял Стёпе удовольствие. Помнил ее привычно суровой и хмурой.

– Да помру я с ним, – поджала губы Василиса. – К старости совсем характер испортился!

Тот факт, что Василиса была старше зятя на двадцать с лишним лет, ее не смущал. Свои года она явно не считала. И не менялась с возрастом – по Стёпкиному разумению.

– Неужели снова… – осторожно начал Степан.

– Не! – отмахнулась Василиса. – Эту напасть я ему напрочь отбила. С работой с ума сходит, не вылезает из секции.

Подперев голову рукой, Степан слушал рассказ о том, как «сотона» Аркадий, – а «сотоной» у Василисы бывали под горячую руку все, но чаще всего сам Стёпа, – не давал ей житья и делал нервы. Слушал и вспоминал. Как Василиса своему зятю напасть отбивала, Стёпка помнил очень хорошо – так, словно это было вчера. А и многое, впрочем, другое тоже помнил отлично. Будто вчера, ага.

Греками были как раз предки в роду Василисы. Точнее, по линии ее мужа, деда Степана со стороны матери. И внешность Стёпка тоже от матери унаследовал. А она – от своего отца, того самого Константиноса Георгадиса, о котором Степан рассказывал Туре. Был Константинос хрестоматийным одесским портным, только не еврейским, а греческим. Юную Василису, уроженку станицы Копанской, в Одессу привели дела серьёзные, комсомольские. Она его за кудри полюбила, а он ее – за статность настоящей казачки. А уж потом судьба занесла их в Ейск. Как пели немного позже в одной популярной песне, «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз». Так вот их домом на всю оставшуюся жизнь стал курортный азовский Ейск.

В семье поначалу не было детей. То есть дети были, два мальчика. Но оба недолго. Первый умер в полгода – после прививки. Второй родился мёртвым. И только потом появилась на свет Ларочка.

Василиса утверждала, что это всё «грецкая» кровь такая никудышная в дочери дала о себе знать. Да что угодно могла утверждать, потому что Константиноса к тому времени, когда Василиса ругала непутёвую дочь, уже лет семь как не было на этом свете. Он ушёл из жизни спустя год после рождения Стёпки. Хоронила его, как рассказывала Василиса, половина Ейска. Первый был мастер по мужскому костюму. Людей из парткома одевал. И жили поэтому неплохо, и образование дали Ларочке – в Москву поехала учиться, на искусствоведа, не просто так, птица высокого полёта. Да только, приехав после третьего курса на каникулы домой, пала эта птица жертвой белозубой улыбки, залихватского чуба и спортивной фигуры волейболиста местного клуба Аркаши Кузьменко. Да так пала основательно, что пришлось брать академический отпуск. Полугодовалый Стёпа был оставлен на попечение бабушки и отца, а мать уехала доучиваться в Москву. Образование получила, диплом искусствоведа в кармане, а потом, спустя еще пару лет, у нее родился второй сын.

Василиса осеняла себя крестом тайком и смахивала слезу – тоже тайком. Своих мальчишек вспоминала, стало быть. И растила внуков со всем пылом и широтой казачьей души. Не баловала, и ругалась, и кричала бывало – такой уж характер. Но души не чаяла в своих «сотонах».

Гром грянул, когда Стёпке исполнилось шесть, а Лёвке два. Был грандиозный скандал, Стёпа помнил. А вот Лёва, по малолетству – нет. Тонкая душевная организация искусствоведа Ларочки Кузьменко не выдержала жизни с мужем-тренером и двумя маленькими детьми.

– Я здесь погибаю, – рыдала она, красиво заламывая тонкие руки. – Я же здесь просто придаток к кастрюлям и пелёнкам. Я теряю квалификацию, Аркадий. Давай уедем в Москву, умоляю. Мне предлагают работу!

Работу, как уже потом позже выяснилось, предлагал будущий второй муж Ларочки. К нему она, в конце концов, и уехала. Чтобы жить в столице, работать по специальности и не быть привязанной к кастрюлям и пелёнкам.