Трубадура

Василиса дочь прокляла. И через порог плюнула ей под ноги. И даже сказала сакраментальную фразу, что дочери у нее больше нет – умерла Лариса, стало быть, для матери.

А вот внуки были. Их-то и пришлось тянуть на себе Василисе, потому что Аркадий запил. По-чёрному. Пить он не умел, поэтому быстро лишился работы. Потихоньку стали исчезать из дома приметы состоятельной жизни – предметы, нажитые еще при лучшем мужском портном города Ейска.

Зять пил, тёща свирепела, мальчишки притаились и старались по возможности отсиживаться на улице – благо, тёплый климат давал возможность пропадать почти сутками на море, лишь по темноте приходя грязными и голодными домой.

Два года это всё длилось. Два. А потом в один день… Стёпка так и не узнал, что послужило причиной, спусковым крючком, поводом, последней каплей. Видел лишь результат. По его детскому разумению – страшный результат. Терпение старой казачки лопнуло. И отходила она зятя, одной только скалкой отходила, но как! И «скорую» потом сама же вызвала, и показания потом в милиции дала, сопроводив их финальным «Убить бы гада за всё. Да рука не поднялась внуков сиротами оставить».

Сломанный нос Аркадию Кузьменко хирург исправил. Два сломанных ребра срослись. А сотрясение головного мозга средней степени тяжести дало неожиданный эффект. Не пил с того раза Аркадий. Даже по праздникам. И даже пиво.

Василису ходили в отделение милиции отстаивать всей улицей. И заявления писали, и на поруки взять обещали. В итоге замяли как-то дело. Но с тех самых пор главой их семьи, царицей и судьёй, была она – Василиса Карповна.

Степан, глядя в монитор, улыбнулся бабке.

– Я рад, что у вас всё в порядке.

– Да где же ж это в порядке, Степан? – возмутилась Василиса. А потом вздохнула. – Да ведь и правда – в порядке. Все живы и здоровы, а что еще надо? Только тут это, Стёпа…

Нерешительные интонации Стёпке решительно не понравились. Денег просить хочет? Так он даёт всегда без разговоров. Да и не нуждаются вроде – и отец, и Лёва работают. Получают немного по Степкиным меркам, но стараются лишний раз не просить – гордые. А у Василисы пенсия. Нет, не в деньгах дело. Так в чем же?

– Лариса звонила, – неохотно продолжила Василиса. – Про тебя спрашивала.

– Лёвка с ней говорил? – внутри всё подобралось в тугой холодный комок.

– Да, – короткий ответ Василисы сказал всё сам, лучше длинных слов.

С матерью Степан виделся после ее ухода лишь раз. Было ему тогда семнадцать лет. И всё ему тогда стало ясно.

Как-то в ноябре, дома в Ейске, Степан услышал раздражённые голоса в коридоре. Он вышел в коридор. На пороге стояла красивая и хрупкая женщина. Ему показалось, она совсем не изменилась.

– Мама…

Мать не пустила дочь на порог. Сказала, что ноги той в ее доме не будет. Стёпа накинул пальто, и они с матерью вышли на улицу.

Они гуляли по хмурому осеннему Ейску два часа. И с каждой минутой, разговаривая с матерью и отвечая на ее вопросы, он терял свои иллюзии о материнской любви. Он ведь много думал о ней, представлял их встречу. Сочинял себе сказки. Они оба с Лёвой сочиняли. Потому что и Василиса, и отец хранили гробовое молчание по ее поводу. Не вспоминали. «У нее другая жизнь» – вот единственный и дежурный ответ.

А они фантазировали с Лёликом. Лёвка даже целый альбом нарисовал – как они спасают маму из лап монстра, который ее держит в заточении. Лёва всегда был мечтателем. А Стёпка – нет. А те немногие неизбежные мечты и иллюзии, что были в детстве и юности, растаяли за два часа с женщиной, которую он теперь никак не мог назвать матерью.

Нет, она всё излагала правильно. И да, ее можно было понять. Но только эффект был почему-то обратный.

Стёпа, я здесь задыхалась.

Степан, мы с твоим отцом совершенно не подходили друг другу.

Стёпочка, в Москве столько возможностей, приезжай поступать.

Он кивал. Не спорил. Только от денег, которые она ему пыталась втиснуть в руку, отказался. Потому что кое-что важное очень отчётливо понял.

У тебя другая жизнь, мама. Чужая.

Он-то мать понял. А вот Лёвка, которого Василиса не дала увидеть Ларочке, всё продолжал жить в иллюзиях. И Стёпа мог лишь отдаленно себе представить, какое впечатление произвела бы на младшего брата встреча с матерью. Лёлик был все-таки не от мира сего. И даже армия его не исправила – всё равно оказался в оркестре Черноморского флота. Не служба, баловство одно. Да и нынешняя работа – диджеем на дискотеках в курортный сезон, и на радио – тоже житейской мудрости Льву Кузьменко в глазах старшего брата – и отца, кстати! – не добавляла. Лишь бабка, утратившая с годами часть казачьего норова, относилась к младшему внуку почти с умилением.

Поговорив еще немного с Василисой, а бабушкой она себя называть не желала, Степан сказал, что с Лёвкой поговорит позднее. Брату уже двадцать один, и он вполне в состоянии понять, что белое, а что черное. Стёпка же это в семнадцать понял.