Трудная книга

Или случай на алюминиевом заводе, тоже с самой передовой техникой, с целым штатом парторгов и профоргов: организованно, с ведома начальства, люди ночью брали из штабелей алюминиевые шины, привезенные для монтажа электролизных ванн, и пускали их в переплавку во имя плана, показателей, а в конечном счете ради премии.

А припомним совершенно дикий случай, описанный в «Известиях» Анатолием Аграновским: тракторист с прицепленным к трактору плугом, выпив перед работой, заснул за рулем, попал на железнодорожное полотно, разрушил его на протяжении 37 метров и как ни в чем не бывало уехал, думая, что его не найдут. Он знал, что скоро должен пройти пассажирский поезд, мог подать сигналы тревоги, но он уехал: «Испуг у меня был… Могут получиться большие неприятности для меня». Для меня! Что могут погибнуть десятки людей, об этом он не подумал. Крушение было предотвращено героическим усилием машиниста Ведринцева, усилием, которое стоило ему жизни. А тракторист Кочеров, виновник всего этого, когда к нему пришла милиция — непостижимая вещь! — спокойно спал. Все как будто бы на месте: и высокая техника, и хорошая жизнь — «жил тихо, не воровал, не буянил, норму выполнял… квартиру от совхоза дали, женился, поросенка завел, десяток кур, пацан родился… огород свой, картошка, телевизор купил…» Что еще? Не хватало маленького — совести, которая, как видно, стоит совсем не в такой тесной связи с трактором, картошкой и телевизором, как иной раз думается. «Разума — мало, водки — много, заботы о ближних — ни на грош… полная атрофия общественных инстинктов» — так подвел итог всему этому Анатолий Аграновский.

Но все это проходит мимо того, кто не видит, кто не хочет видеть живой, со всеми ее сложностями, жизни, пытаясь отгородиться от нее цитатами и бесплодными зарослями догматической фразеологии.

«Люди, достигшие высоких показателей в труде, направленном на умножение всенародных богатств, достигают вместе с тем и высокой степени нравственного развития… — продолжает В. Сухомлинский. — В обществе, где труд стал подлинно свободным, мастерство рук становится высшим нравственным достоинством»[40].

А припомним приводившееся выше стихотворение «Воробей» и его автора — кузнеца, поэта и философа. Сын династии искусных русских умельцев, он и сам был подлинным мастером — золотые руки, а оказался в заключении, как алкоголик и вор.

Я помню, на московском заводе «Калибр» молодежная бригада долго билась с одним лоботрясом, который работал спустя рукава, прогуливал и вел самый легкомысленный образ жизни. И вдруг перемена: лоботряс стал «вкалывать», перевыполнять нормы и хорошо зарабатывать. В чем дело? И только потом прояснилось: ему нужно было подработать для предстоящей встречи Нового года, а после этой встречи он снова стал работать кое-как. Эгоист остался эгоистом и в самом наипроизводительном труде.

Чем же другим можно объяснить то, что среди преступников так много людей, которые трудились, работали, производили, а потом садились на скамью подсудимых?

Чем другим можно объяснить и то, что человек занимает видный пост, облечен народным доверием, гремит и громит, руководит, и других учит, и высокие слова говорит, а сам берет взятки, обманывает государство и тот народ, именем которого он живет и благоденствует?

Значит, нравственность — это что-то иное, отнюдь не идентичное исполнению обязанностей, «золотым рукам», производительности труда и «валу» произведенной продукции. Можно было косить ручной косой и быть честным, чистым, по-своему очень нравственным человеком, а можно поехать с комбайном на целину и там пьянствовать, безобразничать и обманывать государство. Налицо, кажется, все: и производительность труда, и передовая техника, и «золотые руки», и «свободный труд на благо свободного народа», высокие цели, и высокие слова, и высокие показатели, и наряду с этим такое низкое, низменное поведение человека. А можно не собирать тонны зерна, не плавить металл и не ставить рекордов, а подметать улицу, разносить письма или ухаживать за больными и в этой скромной должности дворника или санитарки видеть выполнение своего долга и служение человеку. А можно и вообще, по жизненным обстоятельствам, нигде не работать, но, столкнувшись с чужой бедой, принять в ней участие.

Нравственность — это что-то высшее, отнюдь, конечно, не небесное, как пытается обыграть эту высоту религия, нет, самое что ни на есть земное, но среди всего земного высшее и, не будем бояться этого слова, духовное. Духовное опять-таки не в религиозном, а в том глубоко человеческом смысле, когда порожденное земным бытием сознание приобретает самостоятельность и начинает действовать уже как новая, особая и объективная сила, даже как материальная сила. Это не земное отражение «высшего», а, наоборот, «низшее», поднявшееся до «высшего», до самых высоких высот сознания. Это голос вершин, до которых дорос человек. Пусть корни копаются где-то вглуби и тем делают свое глубинное дело; здесь, наверху, вершины ведут свою «духовную» речь на высоких, возвышенных нотах — вершина с вершиной.