Трудная любовь

Но вскоре и Анна призналась ему в любви. Михаил, не задумываясь над причиной столь быстрой перемены, как в омут, кинулся навстречу своему счастью.

Они расписались, а через полгода у Анны родился сын. Как ни сильно было увлечение Михаила, простить такого оскорбления он не мог. Анна же считала, что, любя ее, он должен любить и ребенка, и не находила нужным оправдываться. В ее понимании все шло как нельзя лучше: Михаил обеспечивал безбедное житье, а в ответ она старалась быть заботливой женой. Это трогало Михаила, иногда хотелось все забыть, но ребенок ежедневно напоминал ему о позорном поступке Анны, и Михаил понял, что жить с ней не сможет.

Анна аккуратно писала ему, когда Михаила призвали на военную службу. Он сначала изредка отвечал ей, а потом перестал. Назрел разрыв.

Демобилизовавшись, Михаил уехал в другой город. Развод дать Анна наотрез отказалась.

В последнее их свидание Бурков старался убедить ее, что жить с ней не может, так как любит другую женщину. Анна устроила скандал и пригрозила:

— Я все равно тебе покоя не дам.

И только теперь Михаил понял, что не надо было с ней откровенничать. Конечно, она постаралась напакостить и специально для этого приехала с братом.

«Пойду к Чуйкову и расскажу все. Ведь поймет. Человек я», — решил Бурков, с надеждой вглядываясь в восточный край неба, где чуть брезжила заря. Пора было на работу.

Придя на смену, Михаил тут же пошел к секретарю партийной организации. Чуйков принял его сухо.

— Знаком вам этот почерк? — перед ним на столе лежало письмо Анны.

— Да я, собственно говоря, по тому же и пришел.

И Михаил стал рассказывать ему все, как было.

…Лиза лежала в комнате Марфы Никитишны. Она снова и снова перебирала в памяти все события своего замужества, стараясь в них трезво разобраться.

«Дура, подумаешь — ушла. Ну кому ты что доказала? Той на радость… — ругала она себя. — Обманул. А ведь любит. Извелся весь за это время. Завтра, наверное, будет ждать у швейной или сюда придет, только не о чем с ним разговаривать. Все ясно, — противоречивые мысли собирались в один узел, и все было как раз не ясно. — Пылинке сесть не давал, а дочь-то как ждет! Кроватку сам… Она не имеет права решать под горячую руку судьбу своего ребенка… Ведь Михаил столько раз пытался ей все объяснить… Какой же это обман?» — Лиза тонко, жалобно всхлипнула.

— Погоди реветь-то, может, обойдется, — завозилась на сундуке Никитишна. — Перемелется: мука будет. Силы тебе еще пригодятся. Спи.

Лиза села на постели, обняла колени и неожиданно вскрикнула.

— Что ты? — всполошилась старуха и, пошарив рукой по стене, включила свет.

— Видать, с лестницы оступилась. Третий раз так, — Лиза закусила губу, еле удерживаясь, чтоб не крикнуть снова.

Холодный пот выступил на ее маленьком вздернутом носу. Упрямые завитки темных волос прилипли ко лбу, оттеняя его бледность. Боль все усиливалась.

— Вот до чего любовь-то доводит, — недовольно заворчала старуха, слезая со своей удобной перины. Она неуклюже пригладила растрепавшиеся Лизины волосы.

— Терпи. Такое наше бабье дело. В больницу надо, сейчас девчат побужу… — и, шаркая ногами, Никитишна вышла.

…Днем Лизе принесли кормить ребенка. Она повернулась на бок к стене и, впервые вглядываясь в лицо дочери, с болезненной жадностью искала в нем сходства с тем, кого, несмотря ни на что, любила. Незнакомое томительно-сладкое чувство наполнило ее. И теперь она готова была на все, — лишь бы вернуть отца своему ребенку.

За широким больничным окном нежным пухом зеленели деревья. Весеннее небо, бездонное и прозрачное, слепило глаза сочной голубизной. Девочка нетерпеливо кричала.

— Кормите, мамаша, — улыбнулась няня. — Есть хочет — жить будет.

Еле дождавшись обеда Михаил пошел в мастерскую, но Лизы на работе не было, и он побежал в общежитие.

— Как бы Ковалеву вызвать? Поговорить надо, — обратился он к Марфе Никитишне.

— Ишь ты, поговорить?! — вахтерша сдвинула очки на лоб, разглядывая заросшее рыжей щетиной его лицо, и сердито буркнула: — Нет ее…

— Нет?! — Михаил с немым отчаянием, которое бывает в глазах человека, потерявшего последнюю надежду, уставился на Никитишну.

Старухе стало жалко его простой бабьей жалостью.

— Башка непутевая, заварил кашу — сам не рад. В больнице твоя Лизавета. Дочь бог дал.

Бурков медленно снял кепку и, скомкав ее, обнял старуху.

— Дай я тебя, бабуся, расцелую. — Мне теперь… Вот, вот, — бессвязно бормотал он, доставая из пиджака бумажник. — Лизе вот и дочке все купите… — Михаил совал в руки вахтерши деньги.

— Погоди, непутевый. Руки сломаешь! Сам к ней иди. — Она старательно упрятала деньги ему в карман и подтолкнула в спину: — Иди.

Михаил неловко ткнулся в сморщенную щеку старухи и выбежал на улицу.

— Двери-то закрывать надо, не лето еще, — по привычке крикнула ему вслед Марфа Никитишна и, покачав головой, принялась за свое вязание. — Ошалел от радости! Ей-богу, ошалел!

ГАЛИМЭ

Галимэ стояла на чердаке у слухового окна и неотрывно глядела из-под руки на восток: «Успел ли сын уйти за реку?»