Трудное время для попугаев

– Артистку Березину знаешь? Ну, да-да, Веру, недавно, недели две как фильм по телевизору показывали… Ну вот я про нее говорю… Так я ж ее знал! Она тогда еще сопливой девкой была, а хорошенькая, но грязная! Мать у нее на Первом подшипниковом работала шлифовщицей. Пила как лошадь. Из каких только канав ее не вытаскивали. Девчонка, Верка-то эта, тянет ее за руку: «Мам, вставай, домой пошли…» А я мимо иду и смеюсь: что ж, мол, не уследила за мамкой? Пусть теперь на свежем воздухе отсыпается! А дома у них я был – к Кольке Петрушину заходил, – так видел: койка железная да стол с табуреткой, даже шифоньерки не было. Нищета, грязь, срам! А теперь небось вот так где на улице встретишь – и не поздоровается, якобы не помнит. Вон теперь – холеная!

Часов в пять утра, перекрывая сухое шарканье дворницкой метлы, Хабаров в сотый раз изливал обиду на брата Петра, который будто бы зазнался после статьи о нем в газете. Брат Петр в пятидесятых годах одерживал поучительные победы над песками Херсонщины, заваливая их плодородным днепровским илом (видно, статья Хабарову запомнилась наизусть). После этой статьи вся родня как с ума посходила: Петр да Петр, прямо один Петр на свете! А Хабаров принципиальный – сам к нему не ездит и к себе не зовет, а может, тот и помер уже: времени прошло много…

Дворник, собрав мусор, уходил, а из подъезда один за другим, глухо выстреливая дверью, открывали утреннюю спешку жильцы.

– Бегите, бегите, – напутствовал Хабаров торопливую публику. – В учреждение опаздывать нельзя, это вам не метлой махать: полчаса помахал – и на боковую, сопи в две дырки, отращивай пузо. Когда в стране порядок был, за опоздание знаешь что было? То-то же! Тогда б не стали разбираться, что ты за фигура да какие причины. Есть факт – отвечай… Да, – нацеживая из сифона воды в пластмассовый стаканчик, говорил Хабаров, – время было всякое, много людей подевалось… Но Хабаров не лыком был шит, язык тогда прикусил крепко, этим и спас свой организм! А то бы вместо человека – вечная память… Открыть вам дверь, гражданочка? – кидался он к подъезду, попутно выясняя, к кому же гражданочка идет. – А их никого нет, ушли как с полчасика. Водички хотите? – предлагал он замешкавшейся гражданочке.

Или подзывал кота. Кот не шел.

– Эх ты, – говорил ему Хабаров, – я ж тебя не за хвост таскать, а погладить хочу. Я всякую тварь люблю, правда, у вас блохи да этот… лишай можно подцепить. А теле почему ж не любить?

Тополю, выпустившему новые листья, Хабаров одобрительно подмигивал:

– Ну-у парень, ну-у молодец – произвел омоложение организма, всех перехитрил! Как говорится, седина в бороду – бес в ребро, а как же: бери от жизни что ухватишь. Позиция вредная, но привлекательная! А что не вредно? Да всё! Соль-сахар – белая смерть, вино – красная смерть… Я вон три войны пережил, один раз даже призвали на четыре месяца. Бронь сняли – Пархоменко постарался, царство ему небесное, как говорится… Но там уже дело к маю шло, так что остался жив. Я жизнь люблю, это – кто понимает – большая ценность!

Объектом общения у старика Хабарова был весь мир. Он разговаривал с пробегавшими мимо собаками, с мальвами на затоптанной клумбе, с любым человеком, входившим в подъезд или выходившим из него, даже с окнами, с невидимыми, скрытыми шторами и тюлем жильцами. Рот у него не закрывался: видимо, это был какой-то род старческого недуга. Но в то же время возникало впечатление, что этими разговорами он, тщедушный, с видом заточенного в башне и высохшего без пищи колдуна, цепляется за жизнь, внедряя себя в любое ее проявление. Старик Хабаров делал, видимо, последние на этом свете отчаянные попытки любви к людям, к миру. Но теперь со своей запоздалой любовью он выглядел как сумасшедший.

Хабаров был единственный на свете человек, которого Надя по-настоящему боялась. Она готова была подниматься по пожарной лестнице с другой стороны дома и проникать в подъезд через чердачный люк, лишь бы не проходить мимо него. Конечно, можно было, буркнув «здрасте», влететь в подъезд под видом того, что спешишь. Но он почти всегда просил Надю поменять ему баллончики для сифона, и Надя никогда не отказывалась. Она боялась, но и жалела его. Хабаров розовой трясущейся рукой протягивал Наде баллончики, и они были похожи на пустые гильзы от патронов, которыми он отстреливался от смерти.

4

Лидия Григорьевна Рябова – классный руководитель восьмого «Б» и преподаватель биологии – не могла дождаться лета. Она устала, устала и еще раз устала! К концу этого учебного года уже не помогали ни успокоительный чай, ни Антошкины магнитофонные записи: «Руки теплые, ноги теплые, тело расслаблено…» Наоборот, она была постоянно напряжена и собрана, как гладиатор перед боем. Тридцать лет в школе! Нервы уже не выдерживали, она постоянно срывалась – ладно бы дома, а то в классе, даже в учительской! А как тут не сорваться, если эта молокососка Алена, химичка, всего второй год как в школе, а туда же – поучать.