Трудности перевода. Воспоминания

Во внешней политике доминировал иракский сюжет, где на первый план вышел Примаков. 20 февраля Бессмертных поехал в Мадрид на встречу с министрами иностранных дел Совета Европы. Уже там получил телеграмму, в которой сообщалось, что в Москву прибывает его иракский визави Тарик Азиз. Однако Бессмертных было рекомендовано продолжать работу в Мадриде — наши отношения со странами Европы слишком важны. Бессмертных это не убедило — визит свернули, мы вернулись в Москву. Тем временем в Москве объявили о результатах переговоров Горбачёва с Тариком Азизом. Предлагались витиеватые условия прекращения американской военной акции. Назревал конфуз. Стало ясно, что американцы данных условий не примут. Могли дать трещину и советско-американские отношения. Прибыв в свой кабинет на Смоленской площади, Бессмертных громко выражал изумление. Организовали встречу Бессмертных с Тариком Азизом в мидовском особняке на улице Алексея Толстого. В ней участвовал и Примаков. Согласовав линию с Бессмертных, я сказал прессе, что переговоры продолжатся, отталкиваясь от позиций, обговорённых накануне. Иракца «трамбовали» ещё несколько часов, в результате он пошёл на дополнительные уступки. Однако всё это было скорее теоретическим упражнением. Под ударами американских сил иракцы выкатились из Кувейта куда быстрее, чем в минимально возможный срок, о котором говорил Азиз.

Тенью над внешнеполитической деятельностью СССР всё больше нависал назревавший в стране кризис. В мае 1991 года, прибыв с визитом в Токио, Горбачёв встретился в посольстве с «группой поддержки». По традиции перед визитом руководителя в страну направлялись видные учёные, политологи, деятели культуры, которые проводили пресс-конференции, общались с прессой, в общем, готовили соответствующую почву. На этот раз разговор больше шёл о наших внутренних проблемах. Взявший слово писатель Валентин Распутин неожиданно сказал, что в Японии даже таксисты говорят: перестройку нельзя делать в белых перчатках. Горбачёв реагировал сразу и однозначно — «крови не допущу». Оставшись в более узком кругу, Горбачёв в сердцах бросил: «Уйду в отставку, пусть устанавливают диктатуру». — «Не надо, Михаил Сергеевич!» — попросил его министр культуры Николай Губенко.

Несмотря на эти «отвлекающие моменты», Горбачёв сильно провёл трудный визит. Как и всегда с японцами, всё упиралось в Южно-Курильские острова. Трудно шло согласование коммюнике. Вместо двух запланированных переговорных сессий с японским премьер-министром состоялось семь. Заключительная пресс-конференция Президента СССР началась в 10 часов вечера. Горбачёв был как всегда многословен, но провёл её филигранно. Кто-то правильно сказал, что этот президент мог бы стать собственным министром иностранных дел.

Визит не обошёлся без курьёза. Вездесущие японские журналисты заранее раздобыли речь Горбачёва в парламенте и опубликовали её. Помощник президента Анатолий Черняев проигнорировал призыв Бессмертных как-то переработать выступление, и Михаил Сергеевич слово в слово зачитал всем уже известный текст. Впрочем, может быть, так его содержание лучше усваивалось хозяевами. И вообще всё это было пустяком по сравнению с надвигавшимся ГКЧП.

В середине августа я оказался в кратком отпуске в Сирии по приглашению дружественного МИД. Оттуда должен был заехать в Иорданию и Ливан. Из Дамаска мы с женой направились в Алеппо, где утром 19 августа меня разбудил звонок генерального консула. «Виталий Иванович, — сказал он, — Горбачёва сместили». — «Как Генерального секретаря ЦК?» — спросил я (тогда шли разговоры, что Горбачёв оставит свой партийный пост). «Нет, совсем!» — последовал ответ. Я поехал в генконсульство, где по телевизору транслировали знаменитое заявление ГКЧП. Почему-то особенно резануло слух обещание выдать всем советским гражданам по 15 соток земли — что такое демагогия, мы хорошо знали. Передо мной встал вопрос, не следует ли срочно возвращаться в Москву. Хотя рейс Аэрофлота надо было ждать ещё несколько дней, наверное, можно было что-то придумать. Я посоветовался с нашим временным поверенным в Дамаске (посол находился в отпуске). «Ведь указаний уезжать нет, — сказал он. — Ваш поспешный отъезд могут неправильно понять». Наш посол в Аммане показал мне телеграмму, которую циркулярно рассылали из МИД за подписью Первого заместителя министра Юлия Александровича Квицинского (Бессмертных отказался подписать документы ГКЧП и, заболев, уехал на дачу). В телеграмме советским послам предписывалось довести до руководства страны пребывания заявление ГКЧП, однако из стилистики телеграммы прослеживалось, что всё это энтузиазма в МИД не вызывает. Министерство напрасно было заподозрено в поддержке ГКЧП. (О том, что МИД СССР поддержал ГКЧП, Борис Николаевич Ельцин заявил в самом начале своего выступления на заседании коллегии уже российского МИД в 1992 году.)