Трудности перевода. Воспоминания

Между Пале и Сараево перемещались на ооновском бронетранспортёре. Из Белграда до Пале — часов пять на машине. До границы Боснии можно было долететь и на вертолёте, но дальше действовала бесполётная зона, объявленная ООН над Боснией.

День первой поездки в военное Сараево оказался, вероятно, самым длинным в моей жизни. Встретившись накануне вечером в Загребе с президентом Хорватии Туджманом, утром я погрузился в ооновский Ил-76 с украинским экипажем. Украинцы меня узнали, встретили очень радушно, повели в кабину пилота, спрашивали, когда обратно возьмём их в Россию. (Вопрос, как они уточнили, объяснялся не политическими, а чисто практическими причинами: Ил-76 был слишком велик для украинских просторов.) С таким добрым приёмом я сталкивался каждый раз, когда пользовался услугами Ил-76. Однажды, правда, был напуган не на шутку. В кабине все, кроме второго пилота, глубоко спали. Что предшествовало этому перелёту, я выяснять не стал, от греха вернувшись в фюзеляж транспортника. К счастью, всё обошлось.

При подлёте к Сараево было хорошо видно, как разбит войной красивый город. Особенностью пребывания в Сараево тогда являлось то, что убить могли каждого и в любой момент. Город окружён горами, со склонов периодически работала сербская артиллерия. И сербы, и мусульмане временами палили из миномётов, снаряд которых мог залететь куда угодно, даже в самый защищённый домами дворик. С обеих сторон работали снайперы, на их мушку нередко попадали и гражданские люди, и ооновские миротворцы. В аэропорту меня встретил французский командующий миротворческим контингентом ООН. Вместе с ним на бронированном джипе направились в центр города по дороге, известной как «аллея смерти» — она хорошо простреливалась с обеих сторон. Разговор с лидером боснийских мусульман Алией Изетбеговичем и другими представителями боснийско-мусульманского руководства был предсказуемо тяжёлым. В этом и в последовавших многочисленных контактах я пытался объяснить: Россия своей первостепенной задачей считает достижение боснийского урегулирования, а не защиту сербской стороны во что бы то ни стало. Говорил им, что их периодическая резкая критика действий России не оправдана и контрпродуктивна. Мусульманские руководители, похоже, поняли незамысловатую мудрость приведённой мной русской поговорки: «Не плюй в колодец — пригодится воды напиться». В целом с боснийско-мусульманскими лидерами установились довольно тесные контакты, хотя, конечно же, полностью и не лишённые определённого предубеждения с их стороны.

Вернувшись в тот же день знакомым Ил-76 в Загреб, я прошёл сотню метров по лётному полю и забрался в ооновский вертолёт для перелёта в Книн. Пообщавшись с руководством книнских сербов, вернулся обратно в Загреб для новой встречи с Туджманом. Когда я стал рассказывать хорватскому президенту о накопленных за день впечатлениях, он с трудом поверил, что мне удалось успеть обернуться в оба конца.

Нью-йоркские переговорные раунды позволили поближе познакомиться с крупным советским и российским дипломатом Юлием Михайловичем Воронцовым. Он в начале 90-х годов возглавлял наше представительство при ООН в Нью-Йорке. Воронцов создал для моей работы идеальные условия, выделив в представительстве министерский кабинет и окружив всякой прочей заботой. Наши взгляды на тактическую линию России в югославском урегулировании поначалу несколько разнились, что порой выражалось в дипломатичной, но вполне определённой полемике в депешах, которые Воронцов посылал из Нью-Йорка, а я — из югославских пунктов своих странствий. (Воронцов явно находился под сильным прессингом западных коллег, они требовали принятия всё новых санкций против сербов в Совете Безопасности ООН.)

Однажды весной 1993 года я прилетел в Нью-Йорк в воскресенье для очередного раунда переговоров. К моему немалому удивлению, прямо «у рукава» самолёта меня встречал Юлий Михайлович с перекинутой через руку лёгкой курточкой. Он сам сел за руль автомобиля и довёз меня до Пятой авеню, где жил Вэнс, с которым я должен был встретиться в этот день (на всякий случай за нами следовал официальный кадиллак Воронцова). Потом мы посидели с Юлием Михайловичем за стаканчиком виски. О Югославии не говорили. Но не скрою, жест мэтра мне понравился — ничего личного.