Так вот делегация США решила поднять тему прав человека в Белоруссии (речь шла об одном белорусском оппозиционере). В обычном порядке сделать это у американцев нет никаких шансов: не только мы (из-за тесных отношений с Минском), но и некоторые другие делегации наверняка возразили бы: ситуация в Белоруссии не была в официальной повестке дня (кроме «ежедневной» в Совете существует общая повестка дня, по поводу включения или невключения в неё тех или иных сюжетов порой идут жаркие баталии). Вопросы прав человека не относятся к компетенции Совета Безопасности ООН — они должны рассматриваться в работающем в Женеве Совете по правам человека, ими занимается и Верховный комиссар ООН по правам человека.
Тогда американцы решили действовать исподтишка. Прислали на консультации СБ советника (такое возможно, но всё же приличествующий уровень, особенно если ты хочешь поставить «свой» вопрос, — это постпред или его заместитель), который, пренебрегая процедурами, просто выпалил заготовленное заявление по Белоруссии.
Если так вести работу в Совете, то каждый может «прокричать» любое заявление, а потом рассказывать об этом прессе и рапортовать в столицу. Совет Безопасности превратится в балаган.
Меня такие беспардонные действия возмутили. По стечению обстоятельств именно тогда должна была начаться очередная встреча постпредов «шестёрки» по Ирану. Придя на неё, я, объяснив коллегам произошедшее, заявил: должен проконсультироваться с Центром, как вести дела в Совете Безопасности, встал и покинул помещение. По лицам европейских постпредов я понял, что они ожидали чего-то подобного. Потом стало известно: европейцы пытались отговаривать американцев от «белорусской авантюры», опасаясь, что это может повредить работе по Ирану.
Через пару дней зампостпреда США Джеки Уолкот, смеясь, сообщила мне, что изобрела новый термин «
Возвращаясь к Ирану.
К сожалению, ни резолюция 1737, ни попытки наладить серьёзные переговоры с Тегераном не давали искомого результата. Иран продолжал наращивать свою обогатительную деятельность, не проявляя особой кооперабельности ни на переговорах с «шестёркой», ни в своих контактах с МАГАТЭ. В марте 2007, а затем в марте 2008 года Совет Безопасности принял ещё две резолюции — 1747 и 1803, которые последовательно наращивали санкционный режим. В сентябре 2008 года была принята резолюция 1835 — по сути, ещё одна передышка для Тегерана — она не содержала санкций и призывала Иран к выполнению требований Совета Безопасности и МАГАТЭ. Санкционная дорожка начинала себя исчерпывать: мы и китайцы последовательно выступали против таких мер, которые выходили бы за рамки ограничений на ядерно-ракетные программы Ирана, затрагивая чисто экономическую сферу. Последней «санкционной песней» стала резолюция 1929, принятая 9 июня 2010 года уже при администрации Барака Обамы. Работу над ней иначе как мучительной не назовёшь, что, впрочем, было характерно и для других «иранских» резолюций.
Разработка разных проектов резолюций Совета проходит не одинаково. Когда речь идёт о «рутинном» документе, скажем, о периодически продлеваемом мандате той или иной миротворческой операции, проект обычно готовится одним из членов Совета, неформально курирующим в нём данную тему, так называемым «держателем ручки». Текст обсуждается экспертами Совета, ведётся обычная переписка со столицей, и в большинстве случаев резолюции принимаются без особых хлопот и порой при минимальном участии постпредов.
Совсем другая атмосфера окружает проекты резолюций, имеющих особую политическую значимость. Практически вся работа в Нью-Йорке ведётся на уровне постпредов «пятёрки» (в случае с иранской ядерной программой привлекалась ещё и Германия, которая, хотя и не была в это время непостоянным членом Совета, но состояла в переговорной «шестёрке»). Деятельность делегаций плотно курируется столицами, отдельные дискуссии, в случае необходимости, проводятся политдиректорами МИД соответствующих стран и министрами иностранных дел, периодически могут «перезваниваться» и руководители государств. Давление ощущается со всех сторон, не знаешь, откуда ждать подвоха.