Трудности перевода. Воспоминания

8 октября взрыв всё же прозвучал. Западники и Япония, которая тогда являлась непостоянным членом Совета Безопасности, потребовали немедленного принятия санкционной резолюции против КНДР. Работа вновь закипела в «шестёрке», в которой на этот раз наряду с пятью постоянными членам СБ была представлена Япония. Текст складывался довольно быстро, у главного союзника КНДР Китая, к тому же председательствовавшего на упомянутых шестисторонних переговорах, особых проблем не возникало. Довольно «миролюбивые» указания поступали и нам из Центра. Особенностью момента было то, что и министр, и Сергей Кисляк, курировавший в МИД разоруженческую тематику, находились в загранкомандировках. Проект резолюции согласовали в «шестёрке», а затем и в полном составе Совета, и положили в «синьку» (текст резолюции, раскладываемый на столе Совета перед голосованием, напечатан синим шрифтом). Голосование назначили на вторую половину дня в субботу, 14 октября. Утром того же дня Кисляк вернулся в свой мидовский кабинет и, позвонив мне, дружелюбно сказал: «Давай пофилософствуем». (Его беспокоили отдельные второстепенные, но тем не менее, конечно же, важные положения проекта, относившиеся к некоторым сложным техническим аспектам существующих многосторонних режимов контроля над оружейными технологиями, а также химическим и биологическим оружием.) «Сергей, — воскликнул я, придя в определённое волнение, — какое „пофилософствуем“, у меня голосование через 4 часа!» Чуть позже, когда я уже находился в ООН, позвонил Лавров и выразил недовольство одним из положений проекта из той категории, о которой говорил и Кисляк. «У меня были такие указания», — попытался оправдываться я. «Тут уже кое-кому пиндюлей дали», — успокоил министр. Придя на встречу «шестёрки», созванную по моей просьбе перед голосованием, я объяснил, что имею указания министра, лучше которого специфику ооновских резолюций никто не знает, убрать из проекта одно из положений. В результате «раздражитель» был снят, и Совет принял резолюцию 1718, осуждавшую ядерные испытания КНДР и вводившую против неё санкции.

Принятие документа сопровождалось эпизодом, характерным для стиля моего первого американского визави Джона Болтона. Этот энергичный и знающий человек, бывший замгоссекретаря по военно-политическим вопросам, не скрывал своего пренебрежительного отношения к ООН, постоянно критиковал руководство секретариата, требовал от Организации и особенно от Совета Безопасности «решительных действий». После принятия резолюции 1718 вслед за членами Совета выступил и постпред КНДР. Он «отверг» резолюцию и, завершив своё выступление, покинул зал. Такого рода демонстративные уходы в дипломатической практике — не слишком большая редкость. Однако Болтон «загорелся» и, снова взяв слово, сравнил поступок северокорейца с тем, как Хрущёв стучал ботинком по столу в зале Генеральной Ассамблеи ООН. При чём тут Хрущёв, было совершенно непонятно. Хрущёв никуда не уходил, к тому же, если уж и блистать своими историческими познаниями, можно было бы вспомнить, что Хрущёв как-никак является одним из отцов-основателей ограничения ядерных вооружений, ведь именно при нём в 1963 году заключили Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трёх средах (в атмосфере, в космическом пространстве и под водой). Так что упоминать его в негативном контексте в момент принятия резолюции по ядерной проблеме было, по меньшей мере, несправедливо. Мог бы американский коллега учесть и то, что над резолюцией по КНДР мы работали вместе, и российским представителям может быть не слишком приятно, что так треплют имя бывшего руководителя нашей страны. В общем, выпад Болтона явно диссонировал с «торжественностью момента». Мне пришлось, в свою очередь, также взять слово и призвать председателя Совета использовать свой авторитет, чтобы предостеречь его членов от неуместных исторических аналогий.

Госсекретарь США Кондолиза Райс как-то сказала Сергею Лаврову: «Хорошо сотрудничают наши постоянные представители в ООН». «Да, действительно, — согласился министр, — они иногда по-дружески подшучивают друг над другом». Изящная квалификация возникавших коллизий, которые, однако, и правда не нарушали в целом дружеского характера нашего общения с Болтоном.

Вскоре после моего приезда в Нью-Йорк Болтон организовал в мою честь, как водится в дипломатической практике, небольшой обед с приглашением некоторых коллег и людей из «нью-йоркского общества». После положенного в таких случаях приветственного тоста я в ответном слове сказал, что рад окончанию холодной войны. Если бы она продолжалась, мне пришлось бы всё время соревноваться с Болтоном, отвечая на каждое его заявление и интервью, что напрягало бы мои умственные и физические способности. К счастью, теперь положение другое. Теперь мне надо сотрудничать с Болтоном. Но, скажу я вам, добавил я после паузы, это ненамного проще.

Ситуация в Мьянме