Трудности перевода. Воспоминания

Ещё одно увлечение Семёнова — живопись. Он обладал серьёзной коллекцией, и некоторые свои картины любил привозить с собой на переговоры в Женеву, чем доставлял немалую головную боль работникам советской таможни. Однажды я побывал в московской квартире Семёнова в знаменитом доме на набережной — переводил его беседу со шведскими журналистками, которые интересовались его воспоминаниями об Александре Коллонтай. Обратили они внимание и на висевшую на стене картину Василия Кандинского. «О, вы миллионер!» — воскликнула журналистка. «У меня нет такой суммы денег», — скромно ответил Семёнов. Конечно, эти увлечения служили и подспорьем для Семёнова в дипломатической работе. Его американским визави в Женеве был сначала Алексис Джонсон, один из наиболее опытных и уважаемых американских дипломатов, бывший заместитель госсекретаря по политвопросам и посол в Японии. Он был типичным американским прагматиком и в этом смысле полной противоположностью Семёнова. Искусство интересовало его только тогда, когда речь заходила о том, сколько зарабатывают композиторы. Семёнов пользовался этим. Своими рассуждениями о философии или музыке уводил разговор в сторону, когда было нужно, или просто для того, чтобы лишний раз вызвать раздражение у оппонента.

Работа выглядела так: два раза в неделю поочерёдно в нашем и американском представительствах собирались пленарные заседания делегаций. (Американское представительство располагалось в здании неподалёку от Женевского озера, и зал встреч находился на верхнем этаже с роскошным видом на озеро. Говорили, что раньше там была спальня владельца журнала Playboy Хефнера. К сожалению, по традиции советская сторона сидела спиной к окнам.) К заседанию готовилось заявление, которое переводили параграф за параграфом вслед за читавшим его главой делегации. Тексты были весьма пространные, порой до одиннадцати страниц. Правка их продолжалась всё утро, поэтому, хотя переводчик и готовился заранее, нередко уже на самом заседании перед тобой клали на стол обновлённый текст. Он был, как правило, и технически сложен, и написан в нарочито туманных выражениях. Затем члены делегаций расходились для бесед. Руководители разговаривали в отдельной комнате, члены делегаций и советники рассаживались «кучками» по интересам. Такие беседы могли продолжаться от 40 минут до полутора часов. После завершения данной процедуры советская делегация, несмотря на обеденное время, проводила своё совещание. На нём переводчик с блокнотом в руках должен был дословно пересказать беседу глав делегаций, после чего удалялся для её записи, а остальные продолжали обмениваться мнениями в отношении состоявшейся встречи с американцами. Затем переводчик вновь дословно воспроизводил беседу руководителей на диктофон. То есть сначала ты переводил беседу, потом пересказывал, потом диктовал… К концу дня от терминов просто мутило. Бывали и отдельные встречи глав и членов делегаций, продолжавшиеся до трёх часов, и протокольные мероприятия. Рекорд установил рабочий ланч, продолжавшийся четыре часа.

Когда переговоры подошли к такой стадии, на которой предложения сторон можно было попытаться свести в единый текст проекта договора, создали редакционную рабочую группу, заседавшую дважды в неделю. С советской стороны её вели Карпов и один из ключевых советников делегации Виктор Васильевич Смолин — человек-компьютер, в его памяти, казалось, хранились все формулировки, нюансы и казусы переговоров по стратегическим вооружениям.

Работа была сложной, ставки слишком высоки. Длительные споры велись не только по принципиальным проблемам, но и, казалось бы, по второстепенным вопросам. Когда настало время вырабатывать определения стратегических наступательных вооружений, американцы сказали, на первый взгляд, очевидную вещь — определения должны даваться в единственном числе. Что вызвало категорическое возражение в советской делегации. «Почему же? — похоже, искренне удивились американцы. — Ведь, например, бомбардировщики наверняка будут считать по одному». — «А может быть пятёрками», — возразил Карпов. После длительных препирательств наша взяла.

Семёнов предпочитал вести официальные беседы, минимально отрываясь от бумаги, и нисколько не стеснялся этого. «Главное — дело говорить», — не без резона отмечал он. В порядке «разъяснения» он мог дословно вторично зачитать собеседнику уже произнесённый пассаж (позже я где-то прочитал, что таким же методом в своё время пользовался Молотов). Текстовки для бесед Семёнова (так называемые «половинки»), как и тексты официальных заявлений, готовили «речеписцы», главным из которых был Алексей Александрович Обухов, впоследствии заместитель Министра иностранных дел СССР. По роду своего занятия Обухов почти никогда сам не выступал на заседаниях. Когда же однажды он появился на заседании Рабочей группы и взял слово, было любопытно слышать, как устами Обухова говорит Семёнов — точнее, конечно же, Семёнов пользовался лексикой Обухова.