Трудный день

— Перекрестись, Иван Тимофеевич, и отбей-ка, брат, этот запрос в самое Москву! — Василий подал телеграфисту вчетверо сложенный листок бумаги. — Самому Ленину!

Иван Тимофеевич прочел бумагу, погладил рукой жидкую бородку и, сдвинув старенькие очки на лоб, заметил:

— Написано сердечно и просто…

— Ну?! — не понял Василий.

— А отбить не могу. Аппарат не работает.

И Василий и Петр посмотрели на «Морзе». Он стоял такой же солидный, надежный, как и раньше, но сейчас какой-то притихший.

— Гайка сломалась? — не без иронии и упрека спросил Василий.

Иван Тимофеевич хотел возразить, но только и сказал, повторяя интонацию Василия:

— Да, гайка сломалась.

— А как же?.. — Василий указал глазами на «запрос».

— Не вы одни, — Иван Тимофеевич кивнул на письма и телеграммы, лежавшие на столе.

Василий взял в руку одну, прочел:

— «Дорогой Владимир Ильич! Разделяем вашу боль и горе! Пусть враги помнят, что жизнь героя отнять можно, а идеи нельзя…»

Взял другую:

— «Мировому вождю товарищу Ленину…»

Третью:

— «Ленину. Крестьяне села Верхняя Троица шлют вам…»

А Иван Тимофеевич молча уже собирался в путь: запрос и другие бумаги — в самый надежный внутренний карман. Посылки — в брезентовый мешок. На двух ящиках — «Ленину»…

В жилой комнате снял со стены ружье. Остановился возле дочки.

— Ну, Таня… Тетка Настасья к тебе придет… Слушайся ее… — обнял и поцеловал.

Петр, наблюдавший за Иваном Тимофеевичем из служебной комнаты, подошел к нему:

— Постой-ка, дядя Ваня. Гайка-то здесь ни при чем?

Иван Тимофеевич помолчал и спокойно ответил:

— Сейчас ходил на большак… Семь столбов повалено… Хотят отрезать нас от мира и творить свое…

— Они! — вскинулся Василий. Вспомнив кровные обиды, он уже не мог стоять на месте. Зашагал, хромая сильнее обычного, грозил: — Попомнят нас! Гады! Такие и в самого Ленина стреляли! Поехали! Сейчас мы с вами посчитаемся!

— Подожди! — крикнул Петр. — Не надо Ивану Тимофеевичу везти почту сейчас. Мы соберем народ и линию восстановим… Иван Тимофеевич отобьет телеграммы, а потом повезет письма и посылки…

— Хорошо, Петра, — одобрил Василий. — Хорошо! Пойдем собирать народ! — он двинулся к выходу.

— Постой! — задержал Петр Василия. — И ехать надо на большак, дождавшись наших с ружьями и револьверами… Завтра с утра… Сегодня не успеем…

— Дадим, конечно, знать, а ждать не будем! — легко, не задумавшись даже, решил Василий. — Некогда!

— Погоди, Василий, — стал вразумлять Петр товарища. — Там может быть всякое… А мы людей вооружили, организовали… Зачем?

Чувствуя свое превосходство, председатель улыбнулся, сунул пальцы за пояс:

— Вот ты вечно так, ученый человек, — подождать, посмотреть… Тут соломки подложить, там песочку подсыпать…

Всегда при нажиме председателя Петр начинал чувствовать себя неловко, сам себе казался робковатым, нерешительным, и от угнетающего сознания своей второсортности переминался с ноги на ногу… Он и сейчас почувствовал это противное состояние, однако, памятуя совсем не зряшные предупреждения Алены, не сдавался:

— Что ж там может быть, на большаке?

— Уж не испугался ли ты, партийная власть? — запальчиво бросил Василий. — А? Кого? — Он помедлил немного и снисходительно-насмешливо согласился, махнув рукой: — Ладно, созывай наших, созывай со всех деревень, со всего уезда, со всей губернии!..

По большаку, узкой лесной дороге, почти напрямую проложенной от села к старинному уездному городу, медленно двигалось пять телег. На первой — Василий и Петр, на остальных — крестьяне с пилами, лопатами, топорами, веревками… Кое у кого ружья…

Замыкали процессию всадники. Все были здесь — Анисим Иванович, Егор, даже Тихонович, получивший наконец разрешение у жены взять ружье. Двое неспасских примкнули к ним. Три ружья, три револьвера.

Петр посматривал на телеграфные столбы и провода. Пока, слава богу, тянутся целенькие. Но вон где-то там, неподалеку… Вот!

Повисший провод и поваленный столб… А там дальше — еще один… Еще…

Подводы остановились. Люди взялись за топоры и лопаты. За ружья. Петр медленно и внимательно огляделся: если повалены столбы, то здесь могут быть и те, кто их валил… Вроде засады, или просто засада… Не проморгать бы!..

А на почте Иван Тимофеевич тщетно пробовал занять себя каким-нибудь делом — пришить пуговицу к платью дочери, починить куклу — и все прислушивался: когда стукнет ключ и отрезанное от мира село снова включится в общую жизнь. Но аппарат был мертв…

То и дело хлопала дверь, кто-то входил, выходил… Пришла и аккуратно одетая немолодая учительница.

Иван Тимофеевич взглянул на нее поверх очков, а та уже протягивала телеграфисту небольшой листок:

— Отправьте, Иван Тимофеевич, и от прилепских крестьян…

Но телеграфный аппарат молчал по-прежнему. Рядом с ним лежал запрос: «Москва, Совнарком, Ленину. Дорогой Владимир Ильич!»

Лежала стопка других посланий…

На большаке одни копали ямы, другие под присмотром кузнеца Викулова проволокой прикручивали сосновые стволы к опиленным столбам, таким образом удлиняя их… Третьи, привязав к верхушке столба веревку, поднимали его. «Раз-два! Взяли! Еще раз! Взяли!»