Трудный день

Петр вытер пот со лба, поправил растрепавшиеся волосы… А решения не находилось. «Поднимешь всех по тревоге, а там опять какие-нибудь самогонщики окажутся… Смех!» А второй голос не давал успокоиться: «Ты же их видел! Почему медлишь? Уйдут!» «А если в самом деле померещилось?»

Конец столба наконец соскользнул в яму, другой — с изоляторами — быстро взметнулся вверх, взблеснув ими на солнце.

— Ур-ра! — закричали на большаке. — Ур-ра!

Телеграмма спасовцев прибыла в Кремль поздно вечером. В бывшем здании Судебных установлений, в окнах Совнаркома, на третьем этаже горел свет. Темны были лишь два окна кабинета Ленина… Сюда иногда заглядывали Свердлов, Бонч-Бруевич, секретарь, другие… Заходили по делам: что-нибудь найти в бумагах Владимира Ильича — и невольно останавливались, увидев кресло с плетеным сиденьем пустым… Всегда, когда они заходили раньше, — утром, днем, вечером, ночью — всегда Ленин сидел за столом. Казалось, вот так и будет изо дня в день, из года в год…

Сейчас он лежал у себя в комнате в нескольких метрах отсюда, а представлялось — был где-то очень далеко: так просто не войдешь, не взглянешь на знакомое и, говорят, за эти дни очень осунувшееся лицо…

Телеграммы, письма поступали беспрерывно. Являлись различные делегации и депутации с непременным желанием узнать о положении Ленина больше и подробнее, чем сообщалось в газетах. Требовали кого-либо из ответственных работников Управления делами, а то непременно и самого Бонч-Бруевича, спрашивали с пристрастием, строго следя за выражением лица, мельчайшими оттенками поведения.

Все имело значение. Боялись, что могут что-нибудь утаить, сказать не так, смягчить… Да мало ли!..

Давно уже не высыпавшийся Бонч-Бруевич, у которого голова гудела от перенапряжения, телеграмму спасовцев сначала лишь пробежал глазами, потом прочел:

— «Дорогой Владимир Ильич! Крестьяне и крестьянки деревни Спасское с замиранием сердца следят за тем, как вы боретесь с болезнью. Верьте, Владимир Ильич, что ваши раны — наши раны, ваша боль — наша боль. Враги распускают подлые слухи, но мы знаем, что нас уже не поколебать, не сбить с пути, проторенного Вами. Поправляйтесь, дорогой Владимир Ильич! Одновременно посылаем кое-что из деревенских продуктов. Пусть товарищи сообщат о Вашем здоровье».

Далее шел адрес.

Прочел и заметил сотруднику:

— Великолепно!

Но что делать? На письма и телеграммы с запросами о здоровье не успевали отвечать. Все хотели видеть, слышать Ленина, знать, что он жив. Сибирь, Украина, Поволжье, Белоруссия, Урал…

— Когда поправится, — сказал сотрудник, — Владимир Ильич, видимо, выступит перед рабочими…

— Несомненно… Но когда это станет возможным? А митингов должны быть сотни… Выступит в Москве, Питере, а в деревню Спасскую не доберется, тысячи таких…

Надо было что-то предпринимать…

Подняв трубку зазвонившего телефона, Владимир Дмитриевич почти сразу же насторожился:

— Дорогой товарищ, вы, что же, не верите тому, что пишут газеты? Конечно, жив!.. Я с удовольствием разъясню вам то, что написано в бюллетене, потому что он правильно и объективно отражает положение дел… Конечно же, конечно, жив! «Честное слово»? — Пожалуйста, даю вам честное слово, что говорю правду…

В эти дни частенько звонили в Управление делами, не довольствуясь сообщениями газет. Но обычно хотели знать подробности, не ухудшилось ли состояние здоровья за последние часы, спрашивали, не нужна ли помощь, а сейчас — вон куда?!

Мало ли какие слухи могли рождаться среди неосведомленных людей!

Но вот это казалось совсем непостижимым…

Владимир Дмитриевич шел к себе обедать, когда его, неподалеку от Троицких ворот, повстречал старичок в шляпе, заведующий Грановитой палатой. Чем-то удрученный, он не сказал, как обычно, «Добрый день, Владимир Дмитриевич!», не кивнул даже, а как-то слабо пошевелил пальцами, очевидно, прося остановиться.

Бонч-Бруевич остановился, всматриваясь в лицо человека, которого видел чуть ли не каждый день. Старичок, тоже не спуская взгляда с Владимира Дмитриевича, подошел поближе, помолчал, собираясь с духом, и спросил, с большим трудом выталкивая из себя слова:

— Скажите, когда скончался Владимир. Ильич?

И это спрашивал житель Кремля, у которого на виду — здание, где помещалась квартира Ленина!

— Мне нужно это знать, — продолжал старичок, оправдывая свой вопрос. Заведующий был уверен, что если он не предъявит веских оснований, правду ему не скажет даже милейший Владимир Дмитриевич. — Я очень уважал его… Я верующий и буду молиться за его бессмертную душу… Когда? — прошептал он еле слышно.

Похоже, что он действительно шел в один из соборов Кремля…

— Владимир Ильич жив, и силы его с каждым днем прибывают… — ответил Бонч-Бруевич. — Если вы хотите молиться, то молитесь за его здравие, а не за упокой…

Владимир Дмитриевич улыбнулся, но старичок не верил ни его улыбке, ни его словам.

— Говорят, что Владимира Ильича ночью вывезли из Кремля и тайком похоронили, а правит всем кучка людей, захватившая власть…