Трудный переход

— Есть у меня, Степан Игнатьевич, проект узкоколейки. Как вы знаете, узким местом в лесозаготовках часто бывает доставка древесины к железной дороге. В нашем леспромхозе за последнее время это стало очень остро чувствоваться. Река не забирает всю заготовленную древесину. Вот я и предложил тресту построить у нас узкоколейку, чтобы доставлять лес к железной дороге не только сплавом, но и по рельсам, в вагонетках. Произвёл необходимые подсчёты. Дело себя оправдает, об этом и говорить нечего. Но вот директор, — Викентий Алексеевич развёл руками. — Директор против.

— А почему?

— Пустая, говорит, затея. Я прямо обрадовался, что вы приехали, — продолжал Викентий Алексеевич с увлечением. — Вы мне поможете убедить директора. А может, я в чём не прав, тогда поправите. Вопрос важный, из-за него и поругаться не грех.

"Значит, опять борьба", — усмехнулся про себя Трухин.

С Черкасовым он увиделся в тот же день. Директор леспромхоза был уже извещён по телефону, что Трухин едет к нему. "Не сработался в райкоме, беспокойный человек", — думал Черкасов, поглядывая на Трухина и поглаживая рукою острый лысый череп. Беспокойных людей директор не любил.

— Квартирку мы тебе дадим ту же самую, старую. Перевози семью, — говорил он. — Между прочим, ты хорошо сделал, что во-время ушёл из райкома. — Черкасов сочувственно посмотрел на Трухина. — Там сейчас времечко горячее наступило, я чувствую.

— А что такое?

— А ты разве не знаешь? Мне Яськов говорил по телефону, что в коллективизации целый переворот… — и Черкасов стал передавать подробности.

"Так вон почему отменили гигант в Кедровке!" Трухин взволновался.

— Впору мне обратно ехать, — сказал он, вопросительно взглянув на директора леспромхоза.

— Обратно? — воскликнул Черкасов. — Ну нет, так дело не пойдёт. Ты теперь у нас работаешь. — Он засмеялся. — Принимай лесоучасток у Соколова, а потом, может, и поедешь. Кстати, проверишь в Имане запань…

Но не успел Трухин приняться за дело, как его срочно вызвали в Иман. В райком. Без объяснения причин. Он ехал той же дорогой. В пути его застигла пурга. Сначала снег падал большими водянистыми хлопьями — последний зимний снег. Потом он пошёл гуще. Пронёсся пронзительнохолодный, завывающий ветер. Перед самым Иманом, под вечер, разгулялась настоящая метель. Трухин мечтал скорее добраться домой, в семью, отогреться, напиться горячего чая, потом уже в райком. Однако облепленные снегом, усталые леспромхозовские лошади остановились у бараков на лесобирже. Трухин вывалился из саней, стараясь размяться, обрывая с усов ледяные сосульки. Тут дверь барака распахнулась, и на мороз выскочил без шапки Демьян Лопатин.

— Степан Игнатьич! — закричал он. — Здравствуй! Хорошо, паря, что ты приехал. Зайди-ка, погляди, чего делается! Мужики бунтуют! Пойдём скорее… — Вид у Лопатина был взъерошенный.

"Кажется, не видать мне спокойной жизни и в лесу", — подумал Трухин, заходя вслед за Демьяном в барак.

II

Ещё днём, когда сибиряки и Лопатин приехали в Иман, светило солнце, а к вечеру небо затянуло снеговыми тучами. Ветер взвихривал и наметал на крыши домов сыпучие сугробы. Но ничего этого, казалось, не замечали люди, сбежавшиеся в барак, куда Демьян Лопатин явился сначала с сибиряками, а потом привёл и Сергея Широкова.

Широков читал газету. Он, наверно, уже в четвёртый раз принимался читать всё одно и то же. И чем больше читал, тем жарче разгорались страсти. Статья Сталина затронула не только сибиряков. На лесобиржу — к близкому весеннему сплаву — завербовалось много крестьян, приезжих и из окрестных деревень. Они-то и начали шум. Вытирая мокрым платком потное лицо, Сергей читал и объяснял, потеряв всякое представление о времени. Между тем его требовательная аудитория делалась всё возбужденнее. Громко вслух выражала она своё одобрение или несогласие. Потом послышались раздражённые выкрики.

— Народ побежал из деревень. Это что такое? — задавали Широкову ехидный вопрос. — Вы чего наделали?

— Власть виновата! — крикнул какой-то мужик.

К нему тотчас подскочил Демьян Лопатин. Мужественное его лицо перечеркнула гримаса гнева и презрения.

— Ты, кикимора болотная, за власть не хватайся, ты её не завоёвывал! Ишь-ты, власть ему не глянется! Контра недобитая!

— Мужики, мужики, надо по домам ехать! Пускай тут леший этот лес ворочает! А мы на пашню! — нарастали крики.

Демьян Лопатин никак не ожидал, что так обернётся читка статьи. Вот попал в положение! Словно шёл, шёл себе спокойно, а потом нечаянно что-то задел — и вдруг, как в сказке, вырвались и начали бушевать силы, о которых он и не подозревал. Он спорил с мужиками, горячился, доказывал. Впервые в жизни Лопатину приходилось выступать в роли оратора.

— Ну чего вы галдите? — обращался он к мужикам. — Эх, паря! Весь трудящий класс нынче социализм строит. А вы что? Стыд и позор! Эх, паря!