Трудный переход

В молодости бесшабашный Дёмка Лопатин и сам небось кричал и шумел на партизанских митингах. А сейчас он почувствовал, что вдруг на него одного свалилась ответственность за поведение всех собравшихся здесь людей. Он много хотел бы сказать им, да слов не хватало! Лишь разнообразные переживания — боль, гнев, досада, желание убедить в своей правоте — отражались на его лице. "Стыд и позор!" — произносил он с отвращением. А своё "эх, паря" сопровождал такими жестами и выражениями огорчения и укоризны, что даже самые злые крикуны должны были, казалось, остановиться. "Как же вы не понимаете, — хотелось Демьяну сказать этим мужикам, — что строится теперь наиглавнейшее, за что мы кровь проливали! А вы галдите?! Да ведь вы против себя идёте! Слепые, что ли? Эх, люди!" Но Демьян не мог выразить словами то, что чувствовал, и только ещё пуще растравлял своё сердце.

Из этого невыносимого положения его выручил Трухин. Лопатин без шапки выскочил из барака, когда ему сказали, что приехал начальник лесоучастка.

— Степан Игнатьич! — торопливо говорил он. — Это же целая беда! Привёз я сибирских мужиков завербованных, а они газету требуют. "А то, говорят, в обрат завернёмся!" Я туда, я сюда. Серёжку Широкова повстречал. К нему: "Давай газету!" А он начал меня опрашивать, что за мужики, какие да откуда. Я ему обсказал. Он говорит: "Пойдём, я их агитну!" Вот тебе, агитнул! — воскликнул сердито Демьян. — Вся лесобиржа на эту агитацию сбежалась… Смотри, чего деется! Ты помнишь, Степан Игнатьич, у нас в отряде один раз вот так же буза началась? Воевать надо, а которые кричат: "По домам!" Помнишь? Так вот тут форменно такая же картина. Сперва-то все как люди были — сидели, слушали. А потом — и давай, и давай! Откуда чего взялось? Кричат, выражаются. А бабы, проклятые, ещё хуже мужиков. Да ты послушай, вон ведь как галдят!

Но Трухин и так слышал знакомый ему возбуждённый гул многих голосов. Когда он с Лопатиным пробирался сквозь плотно сбившиеся тела в комнату для приезжающих — не в ту, в которую поместили сибиряков, а в другую, где останавливались служащие леспромхоза, — несколько человек повернулись к нему, другие же продолжали что-то выкрикивать. Трухин снял с себя тулуп, пожалел, что всё ещё не дома, что вряд ли найдётся тут в такую пору стакан горячего чая. В леспромхозе Черкасов в общих чертах рассказал ему содержание статьи. Трухину захотелось её самому вот сейчас же, сию минуту прочитать. Он одёрнул рубаху, пригладил волосы и стал вместе с Демьяном продвигаться в толпе к сидящему у лампы Сергею. Тот даже не удивился, когда увидел Трухина рядом с собой.

При появлении нового человека шум начал понемногу стихать.

— Я, Степан Игнатьич, вот до сих пор дочитал, — сказал Сергей, вставая.

— Хорошо, — кивнул Трухин. — А не начать ли нам, товарищи, всё заново? — обратился он к мужикам. — Я ведь сам-то буду в первый раз читать. Вот и попробовали бы все вместе кое в чём разобраться…

— Ну, читан!

— Всё равно уж, ещё раз валяй! — раздались голоса.

Трухин взял у Широкова газету.

"Ну, всё в порядке", — облегчённо вздохнул Демьян. И он не ошибся. Порядок как-то установился сам собой, когда Трухин, отбросив всякую попытку агитации, просто стал разбираться в смысле статьи.

Как равный равным, как сам пострадавший от перегибов в деле коллективизации, он стал рассказывать этим незнакомым людям о пережитом им на посту партийного работника райкома.

"Да правильно ли я делаю? Беспартийным — о партийных делах?"

Но такие внимательные глаза смотрели на него… И столько во взглядах людей было понимания и сочувствия, что он отбросил эту мысль.

И как-то так получилось, что стали обсуждать уже не то, что выходить или не выходить из колхозов, — а прав или не прав был Трухин, борясь против гиганта, против слияния русских и корейских колхозов, против сселения деревень и против обид середняка.

Народ решал, что прав!

Когда усмирённая крестьянская стихия наконец завалилась по койкам и в бараки пришёл сон, Трухин отправился в блистающий огнями райком без всякого страха, что он стушуется перед Марченко.

В кармане его лежала пропитанная потом, скомканная многими руками газета со статьёй, снимавшей с него выговор. И на душе у него было легко, как после ливня с грозой.

…Вот и райком. Так же среди ночи пылают его окна ярким светом, бросая лучи на пустынную площадь уездного городка.

Так же спит при ярком свете недовольный этими порядками старый сторож.

А там — либо ночное заседание, либо бодрствует один Марченко…

Признаться, переступая порог райкома, Трухин всё-таки волновался. Это только с виду он переносил всё спокойно.