Трудный поединок

Не успел Георгий Робертович приехать в прокуратуру, как раздался звонок. Звонил профессор, занимающийся исследованием пятен на ножках стола, паркете, плинтусе из квартиры Дунайского. Он извинился, что задержал заключение: болел.

– Какие могут быть извинения,– сказал Гольст.– Вы же не виноваты… Ну и что удалось установить? – с нетерпением спросил он.

– Кровь,– ответил профессор и поправился: – Кровь человека.

– Везде?

– Да.

– Группа?

– Вторая.

«Как у Амировой,– облегченно подумал про себя следователь.– Все сходится!»

– Когда попала кровь на исследуемые предметы?

– Не более года. Точнее определить, увы, не можем… К концу дня заключение доставят вам с нарочным.

– Очень хорошо, спасибо,– сказал Гольст.

На сегодняшний день у него была намечена встреча с Бориным, и следователь отправился в больницу.

Высокий, стройный хирург пришел в кабинет главврача прямо с операции. Он устало сел напротив Гольста, положив на колени руки с длинными ухоженными пальцами. Выглядел он старше своих тридцати лет. Наверное, из-за больших залысин, которые протянулись почти до самой макушки. Спереди у него темно-каштановые волосы свисали на лоб жидким крендельком. Мужчина он был интересный, с живыми умными глазами, крупным породистым носом и твердым подбородком с глубокой ямочкой.

– Константин Павлович, вы давно знаете Дунайского и его супругу? – спросил Гольст.

– Валеру Дунайского давно. Нину – с тех пор, как они поженились… Только после их женитьбы нашей дружбе с Валерием пришел конец.– Борин сложил руками крест.

– Почему?

– «Мне снится соперник счастливый»,– усмехнулся врач, процитировав слова из известного романса.– Никогда не мог предположить, что Валерий станет таким, когда женится.

– Что вы имеете в виду?

– Помешался. Идея фикс. Будто все мужчины только и мечтают переспать с его женой…

Гольст удивился, с чего это Борин с такой издевкой отзывается о своем приятеле. И, словно прочитав его мысли, хирург продолжал:

– Я слышал, Нина ушла от него… Ваш визит связан с этим, не так ли?

– В общем-то да,– признался Георгий Робертович.

– Тогда, как говорится, будем брать быка за рога… Уверяю вас, я к этому никакого отношения не имею. Хотя кто-то пускает слухи…

– За рога так за рога,– сказал Гольст, подстраиваясь под его тон.– Всего один вопрос… Где вы были и что делали двенадцатого июля прошлого года? Тысяча девятьсот тридцать шестого?

Борин присвистнул:

– Ничего себе вопросик! Столько времени прошло! Дневника я не веду…

– И все же постарайтесь вспомнить.

– Это так важно? – тревожно посмотрел на следователя хирург.

– Очень.

Борин обхватил лоб широкой кистью руки и так сидел довольно долго.

– Какой хоть день был двенадцатого июля? – наконец спросил он.

– Выходной.

– Выходной день…– бормотал хирург, глядя в окно.– Двенадцатого июля… Надо вспомнить…

На его лбу залегла складка. Гольст ждал.

– Так… Наконец, кажется, припоминаю,– сказал Борин.– Я был за городом. Ездил купаться, позагорать. В Серебряный бор. Помните, какая стояла жара?

– Один ездили?

– Нет.

– С кем?

– Вам это обязательно знать?

– Да.'

– С одной знакомой.

– Фамилия, имя знакомой?

Борин некоторое время колебался, но все же ответил:

– Луканина. Люда.

– Где она живет, работает?

– Адреса я не знаю, а работает у нас в больнице.

– Медсестрой? – спросил Гольст, вспомнив разговор с главврачом.

– Медсестрой,– подтвердил хирург.

Закончив допрос Борина, следователь хотел тут же, не откладывая, поговорить с Луканиной, но у медсестры был выходной: работала через день.

Георгий Робертович взял ее адрес и отправился в Большой Харитоньевский переулок, где жила Людмила Николаевна Луканина.

Это один из знаменитых уголков Москвы, расположенный между Бульварным кольцом и Садовым. Здесь находится бывший дворец князя Юсупова. Небольшой флигель при нем когда-то снимала семья Пушкиных. Тут прошло раннее детство великого поэта.

Именно об этом переулке он писал в «Евгении Онегине».

И вообще, почти все дома в Большом Харитоньевском были такие же старые, как и бывшее юсуповское владение.

Луканина жила поближе к Садовому кольцу, в трехэтажном доме, в полуподвальном помещении. Невысокая, пухленькая, с наивными голубыми глазками, она очень удивилась приходу следователя. А как только разговор зашел о Борине, смутилась.

Когда Гольст задал вопрос, ездили ли они с хирургом двенадцатого июля прошлого года купаться в Серебряный бор, лицо Луканиной вспыхнуло ярким румянцем.

– Кто вам мог сказать такое? – возмутилась она.– Мы никогда не встречались с Константином Павловичем вне служебной обстановки…

Ее ответ озадачил следователя.

– Странно,– произнес он.– А вот Борин утверждает, что в то воскресенье был именно с вами.

– Мало ли что он утверждает! – сердито воскликнула девушка.– И как только ему не стыдно? Чтобы я!… И зачем мне с ним разъезжать по пляжам? Ведь он все равно на мне не женится. А я не такая, как некоторые…

Но кто эти некоторые, медсестра не договорила.

Поведение Луканиной заставило Гольста задуматься: кто же говорил неправду – Борин или медсестра? Ясно одно: кому-то из них двоих было что скрывать.