Трудный поиск

В такой момент не хотелось тревожить его, и я даже подумал, что, может быть, зря сейчас пришел сюда. Но ждать я не умел с детства. И я сказал Курилову:

— Я знаю, я непригоден для службы в милиции. Поэтому прошу, чтобы меня уволили по собственному желанию.

Петр Севастьянович, с трудом отвлекшись от своих мрачных мыслей, недружелюбно посмотрел на меня поверх очков, внимательно прочитал рапорт, еще раз посмотрел на меня, потом смял рапорт и бросил его в корзину.

— Мало того, что ты «непригоден для службы в милиции», — с еле уловимой насмешкой повторил он мои слова, — ты еще, оказывается, и непорядочный человек.

И, не давая мне времени обидеться, добавил:

— Судьба людей, взбудораженных тобой же, тебя, как видно, уже не интересует. Пусть теперь ими занимаются другие! Иди, и чтобы я больше не читал подобных рапортов, по крайней мере до тех пор, пока порученное тебе дело не будет закончено. Завтра в девять часов тридцать минут я жду тебя на оперативку. А пока оставь меня одного.

Дома я глотал аспирин и пил чай с малиной, потом долго ворочался и не мог заснуть. Свет юпитеров слепил меня, перед глазами плыли растерянные лица Иванова и Нины и сердитое лицо Петра Севастьяновича. Потом Нина плакала, уткнувшись в грудь Крамаренко-матери, а Крамаренко-отец с болью и раздражением говорил мне: «Ну зачем вы все это затеяли?»

На следующий день в назначенное Куриловым время, все еще больной и измученный страшными сновидениями, я входил к нему в кабинет. Петр Севастьянович стоял спиной к двери, а на его месте за столом сидел полковник Иванов. Увидев меня, Курилов сказал:

— Здравствуй, садись. Все извинения Юрию Георгиевичу уже принесены. Я бы на его месте их не принял. Но перейдем к делу. Вот архивные материалы о розыске жены и дочери полковника Иванова. Этим материалам уже много лет. Розыск велся тщательно и добросовестно, но, увы, безуспешно. Все, что сделали твои предшественники, ты найдешь в деле. Иди и прочитай его в своем кабинете. Если у тебя возникнут вопросы, вернешься и задашь их Юрию Георгиевичу. Он уезжает через полтора часа и побудет это время у меня. Мы побеседуем с ним о местах, где, как выяснилось, в сорок первом мы, ничего не зная друг о друге, служили в соседних ротах.

В архиве я нашел заявление Иванова с просьбой разыскать жену и дочь, которые, по имеющимся у него сведениям, эвакуировались из Ленинграда в августе 1941 года. Там же лежал запрос в архив 6-го эвакопункта и ответ на него, из которого следовало, что Поладьева Елена Модестовна с дочерью Ниной, двух лет, в списках эвакуированных не числились. Полистал я и толстые пачки запросов в центральные и кустовые адресные бюро множества областей со штампами на оборотной стороне — в прописке не значатся. Кроме перечисленных документов в деле было еще заявление Поладьева М. И., аналогичное заявлению Иванова, и уже знакомая мне выписка из домовой книги.

Получалось, что Иванов и Поладьев, несмотря на то что кто-то сообщил им о смерти Елены Модестовны и Нины, все-таки не были до конца убеждены в этом или, может быть, хотя сведения были достаточно достоверны, они надеялись на чудо. Во всей этой путанице надо было разобраться.

Я еще раз пробежал глазами успевшие пожелтеть листы дела, запер их в сейф и пошел к Курилову. По дороге меня перехватила его секретарша, толстенькая Галка, и предложила расписаться в книге за получение дела, архивный номер 12/653 по заявлениям Иванова Ю. Г. и Поладьева М. И. Кроме того, она вручила мне лист бумаги, на котором рукой начальника Управления было написано — «товарищу Курилову П. С. — возобновите розыск», а ниже приписка Курилова — «товарищу Николаеву В. С. — исполнить».

Хотя я и сам успел это заметить, Галя для верности ткнула авторучкой в букву «К» в верхней части листа, обведенную красным карандашом. Это значило, что дело находилось на контроле у начальника Управления милиции, и специальная карточка, заполненная его секретарем, стояла у него на столе в отдельном ящичке, отведенном для особо важных дел. Вообще-то в городе всегда одновременно ведется работа по десяткам дел, но буква «К» свидетельствовала об особом внимании руководства к розыску родителей Нины и семьи Иванова.

Иванов и Курилов сидели у стола и рассматривали какие-то выцветшие фотографии. Когда я вошел в кабинет, Иванов протянул мне одну из них и сказал улыбаясь:

— Отличная выправка у вашего начальника, не правда ли?

На фотографии был изображен в пилотке, гимнастерке с петлицами, со скаткой через плечо и с винтовкой в руках Петр Севастьянович Курилов, лет на пятнадцать моложе и все-таки почти такой же, как сейчас...

А потом я подвез на служебной машине полковника Иванова к поезду. По дороге Юрий Георгиевич сказал мне, что он потерял надежду найти жену. Если бы она была жива, она бы сама нашла его. С этим трудно было, конечно, спорить, и я не стал утешать его и говорить о несбыточных надеждах. Я только спросил, откуда он и его тесть узнали, что Елена Модестовна и Нина погибли.