Трудный поиск

— Ну вот, товарищ старший лейтенант, — как-то невесело сказал Худяков, — круг замкнулся. «Рыбное дело» можно считать законченным. Все-таки наш начальник был прав: зарвавшегося преступника можно брать голыми руками. Подумать только, человек не успел выйти из милиции, он на подозрении, но прекратить воровство, хотя бы повременить немного, он уже не в силах. И главное, еще разыгрывает из себя обиженного, несправедливо подозреваемого!

— Все это так, — сказал я, думая о своем. — Но мы могли задержать его гораздо раньше.

— Мы же хотели узнать, кому он сбывает рыбу.

— Да так и не узнали.

— Теперь он от нас не отвертится, — усмехнулся Худяков. — Если, конечно, не докажет, что это не его машина. Только, по-моему, проще отказаться от собственного носа.

Нельзя было не признать, что владелец серой «Волги», бросив машину, принял единственно верное решение.

В городе его даже не стали бы догонять, а просто оповестили по рации все посты и задержали бы уже через несколько километров.

Мы подогнали задержанную «Волгу» к райотделу и сразу же поехали к Куликову.

Дверь нам опять открыл его сын, который уже так привык к нашим посещениям, что, ни о чем не спрашивая, сказал:

— Отца нет дома, если хотите, можете подождать в квартире.

Он ввел нас в комнату отца и сам устроился рядом на диване.

Как ни мало я еще работал в милиции, но уже хорошо усвоил — обстановка, домашние условия очень многое могут сказать о человеке, порой больше, чем ему бы этого хотелось. Особенно важно помнить об этом именно нам, сотрудникам ОБХСС, — ведь мы в основном имеем дело со стяжателями, казнокрадами и расхитителями государственного имущества, то есть как раз с теми, кто неравнодушен ко всякого рода материальным приобретениям и может пойти на преступление ради красивой одежды, редкой мебели или дорогостоящих безделушек.

В этом смысле обстановка комнаты Куликова свидетельствовала, пожалуй, об обратном. Судя по обшарпанным обоям, выцветшему ковру, потрескавшемуся, залитому чернилами полированному столу, хозяина эти «мелочи» мало волновали.

Но еще больше, чем обстановка, меня удивил сын Куликова.

Высокий, худощавый, он был очень похож на отца. Но если в облике Куликова-старшего обращали на себя внимание энергия и решительность, то Игорь (имя свое он сообщил нам еще при первой встрече) производил впечатление человека инертного и безучастного.

Устроившись в углу с книгой, он углубился в чтение и, казалось, забыл о нашем существовании.

— А вы домосед, Игорь, — обратился я к нему. — Когда бы мы ни приходили, двери открываете нам именно вы.

— Такой уж мне достался печальный жребий, — отозвался юноша, — впрочем, вы должны быть этому рады, иначе как бы вы к нам попадали?!

— Ну-ну, не преувеличивайте, — вмешался Худяков, — неужели ваши родители действительно совсем не занимаются хозяйством и взвалили на ваши хрупкие плечи все дела по дому?

— Мама давно тяжело болеет, а отец редко бывает дома.

— Чем же он так занят?

Игорь внимательно и пристально посмотрел на меня:

— Он же преподает в институте, много работает в библиотеке, читает лекции даже за городом, да мало ли чем еще может быть занят взрослый человек. Он ведь мне не докладывает.

— У вас с ним неважные отношения? — быстро спросил Худяков.

— Нет, этого я не могу сказать. За исключением, пожалуй, одного случая, он никогда мне ни в чем не отказывал. Да я, в общем, редко о чем-нибудь прошу. Наверно, потому и не отказывает, что я редко прошу. Значит, есть у него что-то более важное в жизни, чем семья.

А кстати, если не секрет, что он такое совершил?

— Это секрет, Игорь, — сказал Худяков. — Мы не имеем пока права вам ни о чем рассказывать.

А я в это время думал о том, что все сходится и что большая неуютная комната, весь ее неухоженный, заброшенный вид, грязная, давно посеревшая штукатурка, пожалуй, подтверждают слова Игоря — интересы старшего Куликова находятся где-то очень далеко от семьи и квартиры.

Мы еще немного подождали Куликова, а потом позвонили в отдел и, дождавшись смены, поехали к нему на работу.

Пробиваясь по узкой крутой лестнице института сквозь толпу сбегающих вниз студентов, Худяков шепнул мне:

— Интересно, что сказали бы эти еще не нюхавшие жизни юнцы, если бы узнали, чем занимается их преподаватель.

А я подумал, что лучше бы они об этом никогда не узнали, потому что в молодости очень горько разочаровываться в людях, я это знаю по себе.

Секретарь деканата подвела нас к расписанию занятий на факультете — громадному куску ватмана, пришпиленному кнопками к доске.

— Заседаний кафедры и консультаций сегодня нет, — сказала она, не проявляя ни малейшего интереса к тому, зачем нам понадобился Куликов. — Лекций и семинаров Куликов по вторникам не проводит. Так что сегодня он выходной. Извините, мне пора уходить.

Я предъявил ей свое служебное удостоверение. Читать его секретарь не стала, но слово «милиция» произвело на нее впечатление. Она заговорщицки посмотрела по сторонам, хотя в комнате больше никого не было, и, почему-то переходя на шепот, спросила:

— Что сделал Куликов?

Потом, не давая ответить, сказала: