Трудный возраст века

Наконец, не было бы большой ошибкой сказать, что аудитория самого Быкова – это в значительной мере аудитория, воспитанная на Бродском.

Бродский думал, что он «заражен нормальным классицизмом»; доктор Быков диагностировал у поэта инфекцию патриотизма и поместил его в карантин. По сути, Бродский для Быкова лишь повод еще раз эту инфекцию обличить.

«Потому что патриотический дискурс – это умение извлекать наслаждение из гнусностей».

Да, давно нам пора узнать, что и Пушкин в «Полтаве», и Лермонтов в «Бородине», и Блок в цикле «На поле Куликовом», и Ахматова в «Мужестве» тем именно и занимались, что извлекали наслаждение из гнусностей.

Обо всем этом, может, и не стоило писать, если бы мы тут столкнулись с извивом ума оригинального одиночки. Но я боюсь, что Дмитрий Быков поддался более общей тенденции, «страсти к разрывам», которая все более овладевает либеральным сектором нашего общества.

Здесь, несомненно, есть влияние Украины. Многие российские либералы превратились теперь в «политических украинцев» и все на свете меряют на украинский аршин, который ощутимо короче русского.

Русская всеотзывчивость? Не слыхали о такой. Вместо нее тут господствует узость исторического и культурного горизонта, мелочность обид, воля к проведению разделительных линий: «кто не с нами, тот против нас».

Бродский же не первый полетел за борт; еще раньше с корабля рукопожатной современности были сброшены и Новелла Матвеева, и Юнна Мориц. Последнюю недавно разоблачил филолог Ян Пробштейн: мол, еще в 1966 году она как-то неправильно выступала на писательских собраниях, так что ее последующее «моральное падение» (протест против бомбежки Белграда американцами) было предрешено.

Воля «политических украинцев» к идейной полицейщине доходит до курьеза. Я по простоте душевной думал, что поэт Игорь Иртеньев и его супруга Алла Боссарт, тоже поэтесса, – образцы рукопожатности, ничем не отличающиеся от других известных образцов, один к одному, как луховицкие огурчики.

Но есть, оказывается, нюансы: недавно поэт Александр Самарцев, эмигрировавший в Киев, подверг сию чету остракизму (т. е. забанил в социальной сети Facebook) за имперский синдром. В то же время поэт Алексей Цветков, фанатичный сторонник украинского национализма, послал черную метку поэту Виктору Куллэ – умеренному либералу и, кстати, большому специалисту по Бродскому.

Словом, на палубе корабля, проходящего экватор года, творится такая пиратская махаловка, что Нептуну впору было бы не новичков обливать, а забираться с ногами на фальшборт, как арбитру в канадском хоккее.

Что ж, если либеральное течение стало разделяющей силой в нашей культуре, то патриоты просто обречены на объединяющую миссию. Не искать врагов. Не вычислять ненадежные элементы. Прощать творцам слабости и брать у них лучшее.

Тем более что доброе слово уже показало себя эффективным оружием: Бродского-то отбили, Бродский наш! Надо развивать наступление. Не замахнуться ли теперь… да хоть на того же Окуджаву? Говорят, некоторые его песни популярны у донбасских ополченцев. Разве это не повод сбросить его с либерального корабля?

А мы подберем, мы всех подберем.

«Литературная газета», 08.07.2015

Фуршет окончен, забудьте

В 1987 году Нобелевская премия по литературе была присуждена Иосифу Бродскому. С тех пор прошло целых 27 лет, и за это время жирный стокгольмский куш не достался ни одному русскоязычному литератору (как, впрочем, и ни одному представителю других «братских литератур» бывшего СССР).

Три британца, три француза, два немца… а где же наши? Каждую осень литзеваки гадают: есть ли у кого-нибудь шансы прервать эту долгую невезуху?

Нобелевский комитет часто обвиняли в политизированности, но в последние годы на него-то и была вся надежда: может быть, решат поощрить медведевскую недооттепель? белоленточный протест? сторонников первого или второго украинского Майдана? Дмитрия Быкова? Бориса Акунина? Михаила Шишкина, вдруг очень вовремя начавшего фрондировать?

Увы, шведским академикам лень даже потыкать палкой в наш идеологический муравейник. Страну Толстого и Достоевского как будто бы стерли с литературной карты мира. И весь наш внутренний премиальный процесс протекает в тени этого грустного факта.

А зачем вообще говорить про Нобелевку? Мы ведь все теперь патриоты, и Стокгольм нам не указ.

Но все же, как ни крути, Нобелевка – это, во-первых, шпиль, венчающий пеструю елку всех прочих премий, критических похвал, издаваемых книжек, творческих вечеров и социальных поглаживаний, которые вместе образуют мир литературных репутаций, и без этого шпиля елка смотрится как-то недостаточно нарядно, незавершенно.

Во-вторых – это идеальный прообраз любой другой литературной премии, будь то хоть «Большая книга», хоть переходящий кубок районной библиотеки.