Трудный возраст века

Не Евтушенко придумал советскую туристическую поэзию. Ее основы заложил еще Маяковский, а дань ей отдали многие – и даже Николаю Заболоцкому на склоне дней довелось стихотворно отчитаться о командировке в Италию. Но Евтушенко в итоге превратил – при кротком непротивлении и даже финансовом содействии властей – поэтический туризм практически в дело жизни. Он объездил многие десятки стран, непременно стремясь убедиться, что в каждой стране живут красивые девушки, цветет прекрасная природа и готовятся вкусные блюда, но при этом все – и девушки, и цветы, и жаровни – тоскует о Ленине и о социалистическом переустройстве общества.

Из сказанного можно было бы сделать вывод о том, что власть ценила и продвигала Евтушенко исключительно за его идеологическое рвение. Но это было бы неверно. Разве не было стихов? Конечно, стихи были. 

Окно выходит в белые деревья, 
в большие и красивые деревья, 
но мы сейчас глядим не на деревья, 
мы молча на профессора глядим. 
Уходит он, 
сутулый, 
неумелый, 
под снегом, 
мягко падающим в тишь. 
Уже и сам он, 
как деревья, 
белый, 
да, 
как деревья,
совершенно белый, 
еще немного – 
и настолько белый, 
что среди них 
его не разглядишь. 

Ну хорошо же, правда? Ранний Евтушенко, ранний – еще практически невыездной. Но и ранний Евтушенко, и поздний, и удачный, и из рук вон плохой – это «какие надо стихи».

Бывают стихи, обращенные к каждому человеку в отдельности. Их иной раз и неловко бывает слушать в аудитории: тебе кажется, будто поэт открывает про тебя что-то такое, что ты хотел бы скрыть от окружающих, и твоя реакция может тебя выдать.

Бывают иные стихи, рассчитанные как раз на коллективное прослушивание, когда слушатели стремятся показать свою реакцию и почувствовать отклик соседа: «вы это слышали? каково? ловко завернул, да?» Такие стихи должны быть просты, ясны и логичны, они часто оканчиваются восклицательным знаком, они строятся на общем знаменателе, объединяющем коллектив.

У Евтушенко – стихи второго рода. Он всегда на миру, всегда пишет так, как будто бы выступает перед очередными металлургами, строителями, хлеборобами, рыбаками. Его исповедальность («Со мною вот что происходит…») никогда не идет дальше того, что можно рассказать в компании – причем еще в такой компании (вроде «делегации советских писателей в борьбе за мир»), в которой непременно присутствует сопровождающий из органов.

Евтушенко в стихах может быть нравоучителен, обличителен, лих, игрив, патетичен, но у него нет неразрешимых проблем с самим собой. «Неужели я настоящий и когда-нибудь смерть придет?» – этот мандельштамовский вопрос для него не имеет смысла. Ну придет и придет, ответ-то уже готов: «Если будет Россия, значит, буду и я». Его вообще не волнует – а какой он, настоящий? Ему важно быть правильным.

В разное время под правильностью понималось разное. Быть простым и понятным народу. Клеймить наследников Сталина. Всей душой болеть за Фиделя, потом за Альенде с Корваланом, в общем, за всю мировую лумумбу Потом клеймить американский империализм. Потом, когда повеяло перестроечным свежачком, снова взяться за наследников Сталина.

Вообще, быть на правильной стороне истории. Поэтому когда обнаружилось, что правильная сторона истории вовсе не здесь, не в СССР, не в России, переезд в США на профессорскую должность был логичнее, чем это казалось многим. Раз так поступил гегелевский мировой дух, чем Евтушенко хуже?

Евтушенко никак не повлиял на современную поэзию, но неутомимая пропаганда ленинских идей тут ни при чем. Борис Слуцкий был вообще убежденный коммунист, что не мешает ему оказывать огромное влияние на те стихи, которые пишутся здесь и сейчас.

А что касается Евтушенко – там влиять было просто нечем. Если вычесть отдельные штрихи, взятые у Маяковского и позднего Пастернака, то стихи Евтушенко, кажется, напрямую растут из сонма заводских ЛИТО, из советского дичка, которому Ходасевич так и не успел привить классическую розу.

Евтушенко по существу выпадает из традиции, стоит в стороне от той линии, которая соединяет тех, кто старше него, с теми, кто пришел позже – Цветаеву с Бродским, Г. Иванова с Гандлевским, обэриутов с лианозовцами.

Это тем более удивительно, что Евтушенко был феноменальнейшим знатоком русской поэзии. Ему были внятны авторы самые разные, в том числе совершенно на него не похожие, он неутомимо выискивал и открывал все новых и новых поэтов, а составленная им антология «Строфы века» стала настоящим памятником ему.