Труды и дни мистера Норриса

Мы с Куно несколько раз выезжали поужинать вместе и пили у него дома чай. Он бывал попеременно то сентиментален, то страшно озабочен. В кабинете министров шли какие-то бесконечные интриги, и у него, вероятно, и в самом деле были серьезные поводы для беспокойства. А еще ему недоставало свободы прежнего богемного образа жизни. Он был теперь лицом официальным, и это автоматически лишало его общества тех молодых людей, с которыми я познакомился на его мекленбургской вилле. В утешение ему остались разве что их фотографии: он держал их в роскошном альбоме, а альбом — под замком, в самом дальнем шкафу. Однажды, когда мы были вдвоем, Куно мне их показал:

— Понимаете, иногда по вечерам мне просто нравится на них смотреть. А потом порой мне приходят в голову истории о том, как мы живем все вместе на каком-нибудь заброшенном островке посреди Тихого океана. Вы меня, конечно, извините — надеюсь, это не показалось вам полной чушью?

— Никоим образом, — успокоил его я.

— Вот-вот, я так и знал, что вы меня поймете.

Он приободрился и стал застенчиво рассказывать дальше. Фантазия насчет необитаемого острова не вчера пришла ему в голову. Он лелеет ее вот уже несколько месяцев; и понемногу она разрослась в своего рода маленький, для внутреннего пользования, культ. Под ее влиянием он даже успел собрать небольшую, большей частью на английском языке, библиотечку историй о мальчиках, где речь шла именно о такого рода приключениях. Своему книгопродавцу он объяснил, что у него племянник в Лондоне и что книги для него. Впрочем, большая часть этих книжек, по мнению Куно, в чем-то, в какой-то малости, все же не дотягивала. В них появлялись то взрослые, то спрятанные кем-то сокровища, то поразительные научные открытия. И тут же все шло насмарку. И только одна история действительно ему понравилась. Называлась она «Те семеро, что потерялись».

— Мне кажется, книга просто гениальная, — Куно говорил совершенно искренне. В глазах его горел восторг. — Я был бы вам так признателен, если бы вы согласились ее прочесть, — вы меня понимаете?

Я взял у него книгу. В своем роде она была очень даже ничего. Семерых юношей, в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет, выбрасывает на необитаемый остров, где есть вода и полным-полно всякой зелени. У них нет с собой ни пищи, ни инструментов, если не считать сломанного перочинного ножика. Основу повествования составлял сухой фактологический отчет, списанный по большей части с «Швейцарских робинзонов», о том, как они охотились, как ловили рыбу, как построили себе хижину и как в конце концов умудрились спастись. Я прочел ее за один присест и на следующий же день отнес Куно. Мои похвалы в ее адрес привели его в полный восторг:

— Вы помните Джека?

— Того, который умел ловить рыбу? Да, конечно.

— А теперь скажите мне, будьте любезны, — ну разве он не похож на Гюнтера?

Я понятия не имел, кто такой Гюнтер, но догадался, что это наверняка кто-нибудь из мекленбургской компании.

— Да, пожалуй, и в самом деле похож.

— Ах, я так рад, что и вам это тоже бросилось в глаза. А Тони?

— Тот, у которого так замечательно выходит лазать по деревьям?

Куно с готовностью закивал головой:

— Он не напоминает вам Хайнца?

— Да, наверное, вы правы.

Тем же манером мы перебрали прочих персонажей: Тедди, Боба, Рекса, Дика. Куно каждому подобрал пару. Я поздравил себя с тем, что действительно прочел книгу и теперь смог с честью выдержать этот пристальный допрос. Наконец мы добрались и до Джимми, до главного героя, отличного пловца, до юноши, который в каждой сложной ситуации брал на себя роль лидера и у которого на всякую возникающую трудность непременно находилась свежая идея.

— Вы, может быть, его не узнали?

Тон у Куно был до нелепого, до смешного застенчивый. Я понял, что не имею права на ошибку. Вот только что, спрашивается, я должен был ему на это ответить?

— Была у меня одна мысль… — рискнул я.

— Правда?

Теперь он и вовсе залился краской.

Я кивнул, улыбнулся и стал старательно симулировать проницательность, надеясь хоть на какую-то подсказку.

— Он — это я, вы понимаете? — Куно настолько искренне верил сам себе, что говорил просто и прямо, с полной убежденностью. — Когда я был мальчишкой. Но ведь точь-в-точь… Этот писатель — гений. Он рассказывает обо мне такое, о чем посторонний человек не может, не должен знать. Я — Джимми. Джимми — это я. Это просто поразительно.

— Да уж, более чем странно, ничего не скажешь, — согласился я.