Труды по античной истории

5. Словом εὕρισκον заканчивается очерк, посвященный истории Ахайи (VII, 17, 5). Павсаний придавал этому очерку очень большое значение, так как считал его своего рода эпилогом к греческой истории. А ввиду того, что изложение здесь сильно отличается от Полибия, можно предположить, что оно представляет собой результат самостоятельного труда.

Указывая на то, что данное обстоятельство выяснил он сам, Павсаний, как правило, противопоставляет свое сообщение тем данным, которые бытовали до него, и тем самым обнаруживает свою любовь добавлять неизвестные детали к широко известным вещам. Так, например, он сообщает, что в результате кропотливых изысканий он узнал (πολυπραγμονῶν δὲ εὕρισκον), что в Афины были перенесены лишь кости Эдипа, умершего в Фивах (I, 28, 6), и, таким образом, указывает на то, что не следует верить тому, о чем Софокл рассказывает в трагедии «Эдип в Колоне».

Говоря о том, что Павсаний стремится преимущественно описывать то, что «еще не попало в историю» (I, 23, 2; сравн. II, 37, 2), необходимо помнить о двух следующих обстоятельствах.

Во-первых, он подходил к материалу со своими собственными мерками. Его представления о ценности того или иного сообщения во многом отличны от представлений современных историков. Подобно многим ученым поздней Античности, он не видит разницы между вопросами принципиальной важности и мелочами, в бездне которых тонут бесценные сведения.

Во-вторых, стремление писать о том, что не было описано до него, приводило в ряде случаев к тому, что Павсаний отвергал достоверные версии ради почерпнутых из редкого источника, но неправдоподобных. Из-за этого в «Описании Эллады» наравне с ценнейшими сведениями содержится немало недостоверного материала.

§ 3. Современники Павсания (направленность их сочинений)

Сделанное выше заключение о том, что в центре внимания у Павсания было то, «что пока не попало в историю», открывает новые возможности для сопоставления автора «Описания Эллады» с целым рядом его современников. Так, например, Клавдий Элиан[276] (автор «Пестрых историй» и обширного сочинения «О животных») в заключении к трактату De animalibus говорит о стремлении сказать «что-то, о чем не говорил никто другой» (τινα οὐκ ἄλλος εἴπε), а рассказ о Бакхиадах и прекращении их рода в «Пестрых историях» (I, 19) начинает следующими словами: «Существует общеизвестный и для всех доступный рассказ» (δημώδες λόγος καὶ ἐς πάντας ἐκφοιτήσας) о том, как погиб Сибарис, вместе с тем «есть кое-что, большинству неизвестное; об этом-то я и буду говорить» (ἃ δὲ οὐκ ἔστι τοῖς πολλοῖς γνώριμα ταῦτα ἐγὼ ἐρῶ). Рассказывая о трагическом поэте Агафоне и некоем Павсании из Керамика (II, 21), Эли-ан замечает: «Об этом говорится повсюду, я же буду говорить о том, что известно не всякому» (καὶ τοῦτο μὲν διατεθρύληται: ὃ δὲ μὴ ἐς πάντας πεφοίτηκεν, ἀλλ' ἐγὼ ἐρῶ).

Интерес к недоступному и забытому материалу присущ и Героду Аттику. Он воспроизводит в своих декламациях язык Фрасимаха и Крития (Philostr. Vit. Soph. II. P. 564), а не Платона именно потому, что они были прочно забыты, и никем из риторов до него не изучались, в то время как Платона или Демосфена хорошо знали многие.