Читаем Труды по античной истории полностью

В шести случаях (фр. 4, 11, 20, 24, 32, 60) есть основания предполагать, что Павсаний заимствует материал у Полемона, но доказать это нельзя, и только в двух случаях (фр. 21 и 29) мы имеем дело с текстом, в котором Павсаний, безусловно, пересказывает Полемона. В 21 фрагменте речь идет об апене в Олимпии: рассказ Павсания ни в чем не расходится с фрагментом Полемона, сохраненном в схолиях к Олимпийским одам Пиндара. Более того, Павсаний сообщает имя первого победителя в апене, а нам известно, что вопрос о том, кто впервые победил (πρῶτος ἐνίκησεν), интересовал Полемона (см. фр. 22) подобно вопросу о том, кто впервые что-либо изобрел (πρῶτος εὑρετής – см. фр. 32, 45, 64 и прим. к фр. 64). Во фрагменте 29 говорится о дельфийском волке. Элиан в трактате «О животных» дает не текст из Полемона, а только его краткое резюме, которое вполне приложимо к соответствующему рассказу Павсания (X, 14, 7), из которого, однако, мы узнаем, что сообщение о волке связано с тем, что ему в Дельфах была воздвигнута медная статуя. Надо полагать, что именно «Медный волк», стоявший рядом с большим жертвенником (πλησίον τοῦ βωμοῦ τοῦ μεγάλου), и был причиной того, что Полемон включил эту историю в свой рассказ. О «Медном волке» упоминает Плутарх (Pericl. 21): «Когда спартанцы получили от дельфийцев право вопрошать оракул вне очереди и вырезали это постановление на лбу Медного волка, то Перикл добился такого же преимущества для афинян и начертал соответствующую надпись на правом боку того же волка» (перевод С.И.Соболевского). Есть все основания предполагать, что эти сведения Плутарх почерпнул из вторых рук, то есть у Полемона. Плутарх, конечно, знал Дельфы лучше, чем кто-либо из его современников, но в тех случаях, когда он упоминает об объектах, которые осматривал сам, он, как правило, подчеркивает это и бывает не так лаконичен, как в случае с «Медным волком».

В нашем распоряжении имеется 16 сопоставимых по содержанию текстов Павсания и Полемона, и только в двух случаях из них Павсаний бесспорно заимствует у Полемона материал, поэтому говорить о том, что он всего лишь подновил Полемона, оснований нет. Полемон оказал на Павсания сильнейшее влияние, но оно заключалось, конечно, не в том, что последний бездумно переписал его сочинения, а в том, что он подражал Полемону во всех отношениях, хотя при этом ставил перед собою задачи несравненно более важные, чем его предшественник.

Ярче всего о том, что Павсаний сознательно подражал Полемону, говорит следующее: Полемон, как и все остальные периэгеты, о чем было сказано выше, строит повествование по единой схеме. Сначала он называет интересующий его памятник (храм, памятник или стелу), потом дает краткие топографические указания, а затем сообщает все связанные с этим памятником сведения доксографического характера (см. фр. 18, 25, 28, 36 и др.). Именно этой схемой обычно пользуется Павсаний. Более того, он не считал возможным отступать от нее даже в тех случаях, когда материал в эту схему не укладывался[335]. Так, например, рассказ о Пирре (I, 11, 1) Павсаний начинает с того, что упоминает о статуе Пирра, имеющейся у афинян, но не сообщает даже, где эта статуя стоит, и сразу же переходит к историческому повествованию о Пирре, его войнах и гибели, а затем переходит к рассуждению о писавшем на эту тему Иерониме из Кардии, которого сравнивает с Филистом: Иероним писал в угоду Антигону, а Филист – Дионисию. Обширный по объему экскурс (I, 11, 1 – I, 13, 9) не имеет никакого отношения к статуе, но не упомянув о ней, Павсаний не смог бы включить этот экскурс в свой рассказ. Пространный экскурс о галатах (I, 3, 6 – I, 4, 6) начинается с того, что Павсаний упоминает о картине, на которой был изображен Каллипп, стоявший во главе посланных к Фермопилам в 279 г. до н. э. афинян. Павсаний сообщает о том, что картину написал Олбиад (нигде он об этом художнике не говорит), он не дает ей никакой характеристики, поскольку его занимает не картина, а галаты, и сразу переходит к географическому описанию Галлии и рассказу о галатах. Экскурс о Сардинии (X, 17, 1–13), в котором дается как историческое, так и подробное географическое описание острова, вводится в «Описание Эллады» кратким сообщением о том, что жители Сардинии прислали в Дельфы медную статую своего эпонима – Сарда. Подобных мест у Павсания очень много. Они показывают, что анализируемую нами схему Павсаний считает для себя обязательной (повествование должно быть привязано, пусть даже насильно, к памятнику), более того, именно с этой схемой, а не с чем-либо другим, он связывает структуру своего труда, а это есть свидетельство того, что периэгетам, и в первую очередь Полемону, он подражает умышленно.

§ 4. Другие источники Павсания

Остается выяснить, почему Павсаний нигде не ссылается на своего предшественника и ни разу не упоминает его имени.

Перейти на страницу:

Все книги серии Humanitas

Индивид и социум на средневековом Западе
Индивид и социум на средневековом Западе

Современные исследования по исторической антропологии и истории ментальностей, как правило, оставляют вне поля своего внимания человеческого индивида. В тех же случаях, когда историки обсуждают вопрос о личности в Средние века, их подход остается элитарным и эволюционистским: их интересуют исключительно выдающиеся деятели эпохи, и они рассматривают вопрос о том, как постепенно, по мере приближения к Новому времени, развиваются личность и индивидуализм. В противоположность этим взглядам автор придерживается убеждения, что человеческая личность существовала на протяжении всего Средневековья, обладая, однако, специфическими чертами, которые глубоко отличали ее от личности эпохи Возрождения. Не ограничиваясь характеристикой таких индивидов, как Абеляр, Гвибер Ножанский, Данте или Петрарка, автор стремится выявить черты личностного самосознания, симптомы которых удается обнаружить во всей толще общества. «Архаический индивидуализм» – неотъемлемая черта членов германо-скандинавского социума языческой поры. Утверждение сословно-корпоративного начала в христианскую эпоху и учение о гордыне как самом тяжком из грехов налагали ограничения на проявления индивидуальности. Таким образом, невозможно выстроить картину плавного прогресса личности в изучаемую эпоху.По убеждению автора, именно проблема личности вырисовывается ныне в качестве центральной задачи исторической антропологии.

Арон Яковлевич Гуревич

Культурология
Гуманитарное знание и вызовы времени
Гуманитарное знание и вызовы времени

Проблема гуманитарного знания – в центре внимания конференции, проходившей в ноябре 2013 года в рамках Юбилейной выставки ИНИОН РАН.В данном издании рассматривается комплекс проблем, представленных в докладах отечественных и зарубежных ученых: роль гуманитарного знания в современном мире, специфика гуманитарного знания, миссия и стратегия современной философии, теория и методология когнитивной истории, философский универсализм и многообразие культурных миров, многообразие методов исследования и познания мира человека, миф и реальность русской культуры, проблемы российской интеллигенции. В ходе конференции были намечены основные направления развития гуманитарного знания в современных условиях.

Валерий Ильич Мильдон , Галина Ивановна Зверева , Лев Владимирович Скворцов , Татьяна Николаевна Красавченко , Эльвира Маратовна Спирова

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

10 мифов о 1941 годе
10 мифов о 1941 годе

Трагедия 1941 года стала главным козырем «либеральных» ревизионистов, профессиональных обличителей и осквернителей советского прошлого, которые ради достижения своих целей не брезгуют ничем — ни подтасовками, ни передергиванием фактов, ни прямой ложью: в их «сенсационных» сочинениях события сознательно искажаются, потери завышаются многократно, слухи и сплетни выдаются за истину в последней инстанции, антисоветские мифы плодятся, как навозные мухи в выгребной яме…Эта книга — лучшее противоядие от «либеральной» лжи. Ведущий отечественный историк, автор бестселлеров «Берия — лучший менеджер XX века» и «Зачем убили Сталина?», не только опровергает самые злобные и бесстыжие антисоветские мифы, не только выводит на чистую воду кликуш и клеветников, но и предлагает собственную убедительную версию причин и обстоятельств трагедии 1941 года.

Сергей Кремлёв

Публицистика / История / Образование и наука
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России
Психология войны в XX веке. Исторический опыт России

В своей истории Россия пережила немало вооруженных конфликтов, но именно в ХХ столетии возникает массовый социально-психологический феномен «человека воюющего». О том, как это явление отразилось в народном сознании и повлияло на судьбу нескольких поколений наших соотечественников, рассказывает эта книга. Главная ее тема — человек в экстремальных условиях войны, его мысли, чувства, поведение. Психология боя и солдатский фатализм; героический порыв и паника; особенности фронтового быта; взаимоотношения рядового и офицерского состава; взаимодействие и соперничество родов войск; роль идеологии и пропаганды; символы и мифы войны; солдатские суеверия; формирование и эволюция образа врага; феномен участия женщин в боевых действиях, — вот далеко не полный перечень проблем, которые впервые в исторической литературе раскрываются на примере всех внешних войн нашей страны в ХХ веке — от русско-японской до Афганской.Книга основана на редких архивных документах, письмах, дневниках, воспоминаниях участников войн и материалах «устной истории». Она будет интересна не только специалистам, но и всем, кому небезразлична история Отечества.* * *Книга содержит таблицы. Рекомендуется использовать читалки, поддерживающие их отображение: CoolReader 2 и 3, AlReader.

Елена Спартаковна Сенявская

Военная история / История / Образование и наука
1993. Расстрел «Белого дома»
1993. Расстрел «Белого дома»

Исполнилось 15 лет одной из самых страшных трагедий в новейшей истории России. 15 лет назад был расстрелян «Белый дом»…За минувшие годы о кровавом октябре 1993-го написаны целые библиотеки. Жаркие споры об истоках и причинах трагедии не стихают до сих пор. До сих пор сводят счеты люди, стоявшие по разные стороны баррикад, — те, кто защищал «Белый дом», и те, кто его расстреливал. Вспоминают, проклинают, оправдываются, лукавят, говорят об одном, намеренно умалчивают о другом… В этой разноголосице взаимоисключающих оценок и мнений тонут главные вопросы: на чьей стороне была тогда правда? кто поставил Россию на грань новой гражданской войны? считать ли октябрьские события «коммуно-фашистским мятежом», стихийным народным восстанием или заранее спланированной провокацией? можно ли было избежать кровопролития?Эта книга — ПЕРВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ трагедии 1993 года. Изучив все доступные материалы, перепроверив показания участников и очевидцев, автор не только подробно, по часам и минутам, восстанавливает ход событий, но и дает глубокий анализ причин трагедии, вскрывает тайные пружины роковых решений и приходит к сенсационным выводам…

Александр Владимирович Островский

Публицистика / История / Образование и наука