Труды

В итоге, наверное, мы должны признать, что мнение о Сульпиции как о человеке “заурядном” весьма неубедительно и основывается, скорее, на слишком предвзятом подходе, чем на правдоподобных свидетельствах. Важно отметить, что некоторые исследователи рассматривают этот вопрос совершенно иначе. После внимательного изучения изложения Сульпицием дела Присциллиана в его “Хронике”, С. Прет указывает на “чувство умеренности и сдержанности” в описании правды и неправды обеих сторон. С другой стороны, на основе одного фрагмента из “Диалогов” Э.-К. Бабю указывает на контраст между ядовитым Иеронимом и сдержанным Сульпицием[87]. Что же касается “пессимизма” Сульпиция, то это вовсе не должно означать постоянных мрачных размышлений и искаженного восприятия окружающей действительности, но скорее временные порывы и, надо добавить, весьма объяснимые, если мы будем помнить о том, что Римская империя в то время разваливалась у него на глазах, а галльская церковь пребывала в состоянии весьма далеком от благополучия[88].

Таким образом, хотя и можно согласиться с тем, что Сульпиций, как человек вызывает “большой интерес, но и сильную антипатию”[89], вряд ли можно назвать его слишком неуравновешенным.

II. Литературная основа произведений Сульпиция

Общий обзор полученных Сульпицием знаний

Задолго до своего обращения к аскетизму, более глубоко приобщившему его в христианской культуре, Сульпиций вполне уверенно чувствовал себя в рамках классической античной традиции. С социальной точки зрения его обращение к аскетизму означало смену статуса. Но с культурной точки зрения произошло не столь радикальное событие. Скорее его прочтение христианских авторов было как бы пересажено на почву прежней классической культуры и последняя, пустив глубокие корни, дала христианский плод.

Если мы желаем более глубоко понять произведения Сульпиция, то литературное и культурное становление автора имеет весьма важное значение, ибо оно сформировало его подходы и образы, выраженные посредством писанного слова. Особый вопрос состоит в том, насколько глубоко античные и христианские традиции определили литературные формы, но, в любом случае, будет нелишним узнать чуть подробнее о системе образования и интеллектуальном развитии того времени.

К несчастью, прямых свидетельств у нас немного. Мы можем только в общих чертах сказать о том, что, поскольку Сульпиций жил в ту эпоху, когда общественная образовательная система в Римской империи уже близилась к своему закату, его обучение следовало проверенной временем классической модели[90]. Первая ступень состояла в научении читать, писать и считать. Второй этап образования в грамматической школе во многом заключался в чтении, заучивании наизусть и изучении традиционных классических авторов. Среди латинских писателей главное место занимал Вергилий, но присутствовали также Теренций, Саллюстий, Цицерон, Гораций, Плавт и др. Учитель сначала громко зачитывал какой-либо отрывок, затем давал пространный комментарий. Он включал в себя подробный грамматический и стилистический анализ текста, а также более общий обзор, который охватывал, в основном, мифологию, историю и географию. Однако за исключением грамматики остальные предметы специально не рассматривались или же затрагивались только как основа для оценки какого-либо литературного произведения.

Последняя стадия обучения была посвящена риторике. Она начиналась на высших этапах грамматических школ и продолжалась под руководством специальных учителей. Обучающиеся практиковались в произнесении речей по воображаемым поводам, т.н. декламациях. Они включали в себя увещевание, т.е. советы историческим или мифологическим персонажам в определенной ситуации (например, должен ли был Катон Младший покончить жизнь самоубийством после поражения в битве при Утике?) и контроверсию, т.е. воображаемые юридические случаи, в которых надо было выступить “за” или “против”. Риторика имела тенденцию заслонять собой или даже полностью исключать другие предметы изучения. Например, история была сведена к галерее хороших или плохих примеров, которыми можно было блеснуть в речах, а такая дисциплина как философия зачастую совсем игнорировалась: Августин, в частности, принялся за цицероновского “Гортензия” вовсе не из-за его философского контекста, а из-за стилистического совершенства[91].