Труп из Первой столицы

— Я расскажу вам вкратце причину наших волнений. — Елена решила только на письмо не полагаться. — Я родилась в 16 году. И от рождения уже была незрячей. Не знаю, как так вышло, но малышкой меня отдали странствующему кобзарю. Наверное, родители считали, что незрячим проще понять друг друга, или что лишь так я смогу найти себе занятие для жизни и пропитания. Кобзарь Микита и его проводник — моя первая семья. Не буду рассказывать, насколько я привязана к дядьке Миките, скажу лишь, что все знакомые мне кобзари — люди чистые, незлые, истинно преданные искусству и считающие свои странствия чем-то вроде служения народу и стране. Для них скитания как для нас служба партии и родине, понимаете? — Света не понимала, но этого, кажется, и не требовалось. Лена продолжала: — Заметив, что у меня куда больше таланта к математике, чем к музыке, и прослышав про Школу слепых, Микита отдал меня профессору Соколянскому. С восьми лет я проживаю в Харькове. И все эти десять лет дядько Микита и его проводник желанные гости в нашем доме. И у меня в интернате, и у профессора — в его отдельной пристройке на территории Школы слепых, где странники могли даже заночевать и подкормиться пару дней. В последний раз они заходили осенью сразу после счастливого освобождения профессора. И сказали, что едут на съезд кобзарей, где будут держать думу о том, что делать дальше. Больше их никто не видел. Они не пришли ни в мой день рождения, ни на Рождество. Десять лет до этого всегда приходили, а тут — нет. Мы, конечно, кинулись расспрашивать людей, но кобзарей вообще никто не видел. Они исчезли со времени того съезда. Тогда мы вооружились документами о культурно-исследовательской экспедиции, не побоявшись застав и непогоды, поехали в родное село Микиты — профессору как раз вернули автомобиль… Дом дядьки кобзаря был разграблен и пуст.

«Ничего себе, униженные и оскорбленные. Личный автомобиль, персональная квартира в отдельной пристройке. У нищего кобзаря и то, вот вы посмотрите, собственный дом», — подумала Света, но все равно, конечно, озаботилась судьбой таинственно исчезнувших Микиты и проводника.

— Я обращалась в милицию, — продолжала Лена. — Там ничем не могут помочь. Как наводить справки о бродягах? Заявление о пропаже не принимают… А после того, как и на день рождения профессора дядька Микита не пришел, я точно знаю, что с ним что-то неладно. Наверное, их всех арестовали. Но тогда ведь им нужно помогать. Я готова понять их вину и ненужность обществу, готова носить им передачки или даже, если это возможно, жить рядом с ними, заботиться о них. Только скажите, где они? Все молчат.

— Кроме того, — робко вмешался профессор, — в тюрьме без специальной поддержки слепому человеку совершенно невозможно приносить пользу обществу. Они только зря тратят ресурсы государства! А я берусь в своем интернате помочь с социализацией кобзарей. Пусть переводят их к нам, мы найдем им дело. Мои воспитанники умеют читать и писать, могут выполнять уйму работ. Кстати, у меня уже готов образец «машины для чтения», которая поможет слепому распознать обычный текст. Я воспитал и подготовил к достойной жизни довольно много детей, создал достойную реабилитационную среду, смогу, вероятно, применить свои педагогические способности и для слепых взрослых.

— Не сможет, — обращаясь явно к Свете, но глядя сквозь нее, сказала Лена. — Заставить кобзаря отказаться от его образа жизни — все равно, что обрезать птице крылья. Социализировать силу природы никому еще не удавалось. Я пыталась, я знаю. Они даже паспорта получать отказывались. Половина кобзарей, кстати, за эти несколько лет исчезла, попавшись во время облав на тех, кто не носит с собой документы. Но это только половина. И потом про облавы еще долго ходят слухи. Можно узнать, кого задержали, в какое поселение отправили. А про моих совсем никакой информации нет. Но я верю, что обращение к товарищу Сталину поможет прояснить ситуацию. Где кобзари? Пусть нам отыщут хотя бы двух пропавших — Микиту-кобзаря и Алешку-проводника. Где бы они ни были, им нужна забота…

Тут Свете нечего было возразить. Она горячо закивала, пообещав, во-первых, постараться выяснить что-то через Колю, во-вторых, завтра же почитать письмо и переслать его тетке с припиской от себя.

— Вы не торопитесь, — деловито напутствовала Лена. — Не надо «завтра же». Почитайте наше письмо, подумайте и найдите, пожалуйста, те слова, которые затронули бы вашу тетушка. От того, согласится ли она посодействовать, зависит очень много.

В этот момент в зале раздался шквал оваций. Гнату Хоткевичу по-театральному кричали «бис», просили рассказать еще что-то, но регламент есть регламент, поэтому слово быстро перешло к следующему выступающему. Елена и профессор наскоро попрощались и, чтобы «не упустить» Гната Мартыновича, отважно орудуя он локтями, а она белой тростью, ринулись в зал пробиваться сквозь толпу.

— И вы здесь? Приветствую! — К Свете подлетел раскланивающийся Морской и тут же начал весело жаловаться: — Не видали моего фотографа? Опаздывает, зараза…