Труп из Первой столицы

Света понимающе закивала. Константин Паскалевич Силио был их личным знакомым раскаявшимся капиталистом. Таким же бывшим эмигрантом, как те, про кого писали в газетах «не смирился с несправедливостью капитализма, раскаялся и решил вернуться на родину, чтобы строить светлое коммунистическое будущее». В последние годы он смывал вину, трудясь на благо чистоты жилищного хозяйства. И, если честно, это был самый добросовестный из всех известных Свете дворников, к тому же еще и культармеец по ликбезу — в свободное от работы время он занимался французским языком с детьми соседей и учил читать коллег-дворников из соседних домов.

Издали завидев удивительный, словно изогнутый в такт завороту улиц, красивый двухэтажный дом с разнокалиберными арочными окнами и лепными языками пламени под крышей, Света вспомнила, что Морской, побывав тут, стал выяснять историю особняка. Оказалось, что семейству Силио выделили комнаты в подвале дома, который, по некоторым сведениям, являлся бывшим местом тайных сборищ масонов.

Завернув во двор, Горленки на миг оторопели, потому что двора-то, собственно, на месте и не оказалось.

— Как так? — многозначительно почесал ежик на затылке Коля. Еще два года назад территория, огороженная с одной стороны домом Силио, а с другой — большой каменной пристройкой (бывшей дворницкой, ныне рационально переданной под жилье семьям заводчан), была украшена благоухающим палисадником с самодельными, но очень милыми, каменными дорожками и парочкой аккуратно выкрашенных скамеек. Теперь же все покрывали густые заросли бурьяна. Попасть к дому можно было, только следуя вплотную к деревянной веранде, пристроенной к особняку с внутренней стороны.

— Тук-тук, есть кто? — Света, стараясь не обжечься о крапиву, подошла к подвальным окнам и осторожно постучала. Коля в то же самое время звонил в звонок на подвальной двери.

— Вам кого? — Слегка подвыпивший дедок в засаленных брюках, подпоясанных огрызком веревки, привстал с утопавшей в зарослях скамейки. Увидев форму Николая, он засуетился, натянул валяющуюся рядом майку и зачем-то взял в руки косу.

— Разыскиваем Силио Константина Паскалевича, — ответил Коля.

— Не проживають, — замотал головой дедок. — Выбыли. В Киев. Жена ихняя с дитями, комнату освобождая, как ударник учительского труда, вместе с наркомпросом в Киев перевелась еще зимой. Ну и они, наверное, следом.

— Ясно, — растерянно кивнула Света. — Жалеете, небось? Плохо вам теперь живется, без дворника, а?

— Почему это без дворника? — удивился дедок. — Я и есть дворник. Замест вашего Силио назначенный. И нечего так смотреть! Все эти ваши цветочки-клумбочки — личная инициатива товарища была. За ними следить надо, а у меня и без того дел по горло — четыре теперь уже домовые территории. Покосить — покошу, а марафеты наводить сами будете. — Дед явно обиделся. — Я свое дело знаю! Я дворником с 1904 года работаю. Если бы не советская власть, коньки бы уже отдал от работы этой вашей. До революции дворник был кто? Никто! Всем кланяйся, приставам докладывай про каждого жильца подноготную, за всем следи, все мети, от рассвета до заката трудись и ни о чем другом думать не смей. — Дедок достал из-под скамейки бутылку водки, сделал глоток и заговорил значительно громче: — Теперь же все поменялось! Восьмичасовой рабочий день, санаторий раз в году, в школу вон даже предлагали пойти, да какого рожна она мне сдалась. И, главное, дворник в нашей стране — уважаемый человек! И вы цветочками мне этими не тыкайте! Цветочки ваши — это излишество. А излишество, как известно, советскому человеку во вред. Я свое дело знаю! Могу в профком на вас пожаловаться, за оскорбление достоинства трудового человека! Все про всех знаю, в милицию не по указке хожу докладывать, а по собственному желанию, в группкоме ссуду безвозвратную могу получить, профуполномоченным стать могу, если курсы закончу, но какого рожна они мне сдались.

— Вы его не слушайте, пожалуйста! — уставшего вида женщина с ведром воды остановилась возле сводчатого входа в каменную пристройку. — Он, как получку дадут, на два дня от рук отбивается. А потом ничего. Тихий. А вы, я слышала, по делу Силио пришли, да? И как он там?

— Где? — не поняли Света с Колей.

— Как где? Вам виднее где. Ваши же его и арестовали. Хороший человек был, жаль, сбился с пути. Троцкистская сволочь его окрутила, да? Вы не бойтесь, я не сплетница какая, слухи распространять не стану. Что мне скажете, то со мной и останется. Расскажите, чего пришли-то? — Она подошла поближе и перешла на таинственный шепот: — Переживаем мы всеми окрестными домами о том, как там наш товарищ Силио. Вы, когда его забирали, даже характеристику у соседей не спросили. А мы бы хорошую дали характеристику, мол, если б не сбили его с пути троцкистские уклонисты, он бы, несмотря на буржуйское прошлое, сознательным гражданином бы стать мог. Вы его там перевоспитайте, пожалуйста, по-хорошему. Так, чтобы он потом к трудовой деятельности вернуться мог, и все у нас тут стало по-прежнему. Ладно?