Трущобы Севен-Дайлз

– Нет, – повторил Питт. – Я всего лишь хотел бы выяснить правду. Я не вижу никаких причин, зачем ей понадобилось его убивать. Она могла бы просто не обращать на него внимания, и ему ничего другого не оставалось бы, как оставить свои домогательства. Либо его просто грубо выставили бы за дверь, чтобы он больше не надоедал. – По глазам Якуба Питт понял, что тот ему не верит. – У Ловата имелась профессия, – пояснил он. – Он делал дипломатическую карьеру. На какое повышение он мог рассчитывать, наживи он себе врага в лице правительственного министра Сэвила Райерсона?

– Он может употребить свое влияние, чтобы спасти ее? – неуверенно предположил Якуб.

– Конечно! – Настала очередь Питта разъяснять очевидное, чего, однако, явно не знал Якуб. – Райерсон уже пытался это сделать, рискуя при этом быть обвиненным в соучастии в преступлении. Он наверняка предостерег бы молодого человека, чьи знаки внимания были ей неприятны. Одно слово начальнику Ловата по дипломатической службе, и на карьере неудачливого кавалера можно было бы поставить крест.

Похоже, Якуба все еще терзали сомнения. Гул голосов в зале ресторана то стихал, то вновь делался громче. Внезапно, закинув голову назад, раскованно рассмеялась белокурая женщина с фарфоровой кожей. Ее спутник смотрел на нее как зачарованный. Питт же подумал, что она вряд ли решилась бы на такой роман у себя дома. Неужели это та самая бо́льшая свобода, которая, по мнению Якуба, якобы была характерна для британского общества? Как объяснить ему, что это не так?

Якуб посмотрел в свою тарелку.

– Вы не понимаете, – тихо сказал он. – Вы ничего о ней не знаете.

– В таком случае расскажите мне, – попросил его Питт. Он хотел сказать больше, но, заметив на лице Якуба внутреннюю борьбу, передумал. Его собеседник как будто сражался за некую справедливость, за то, чтобы правда одержала верх над невежеством, и одновременно, как человек порядочный, не спешил выдать секреты страсти или боли кого-то другого.

Питт в очередной раз попытался придумать убедительный довод и в очередной раз промолчал. Якуб оттолкнул тарелку и потянулся за стаканом. Медленно сделав несколько глотков, он поставил стакан и посмотрел на Питта.

– Когда в правление хедива Исмаила наши долги вышли из-под контроля, до того, как тот был низложен и его место занял его сын Тауфик, а Британия взяла на себя распоряжение финансами Египта, отец Рамзеса, Александр, был одним из наших лидеров, выступавших за то, чтобы мы сами решали свои дела. Это был выдающийся человек, блестящий философ и ученый. Говорил он не только по-арабски, но также на греческом и турецком. Он писал стихи на всех трех языках. Он знал нашу культуру и нашу историю, начиная от фараонов, что построили пирамиды в Гизе, все династии до Клеопатры, греко-римский период, приход арабов и принятие закона Мухаммеда, искусства и медицину, астрономию и архитектуру. В нем сочетались сила и обаяние.

Питт не стал прерывать его. Он понятия не имел, связано ли то, что рассказывает ему Якуб, с убийством Эдвина Ловата, и увидит в этом хоть какую-то связь Наррэуэй, но ему было интересно, потому что это была часть истории этого удивительного города.

– Благодаря ему вы могли увидеть колдовские чары в лунном свете, падающем на осколки мрамора тысячелетней давности, – продолжил Якуб, вертя в руках бокал. – Он умел оживить события и смех прошлого, как будто те никуда не исчезали, просто люди не обладали нужной чувствительностью, чтобы их заметить.

Он помогал им увидеть краски мира, услышать музыку ветра в песках пустыни. Запахи земли и сточных канав, мухи на мусорных кучах, москиты – все это было лишь дыханием жизни.

– А Аеша? – спросил Питт, хотя уже догадывался, каким будет ответ.

– О, она любила Александра Гали, – ответил Якуб и слегка скривил рот. – Она была молода, и ее честь была ей дорога. Она также любила свою страну, ее историю, идеи, ее народ. Но она ненавидела бедность, которая держала людей в невежестве, хотя они могли бы научиться читать и писать, а также в болезнях, хотя они могли быть здоровыми.

Якуб умолк. Питт ждал. По выражению лица Якуба, по печали в его глазах он понял: это лишь начало истории. Между тем, справившись со своими чувствами, чтобы они не слишком отражались на его лице, Якуб заговорил снова.

– Это был человек бесконечных возможностей, – тихо произнес он. – Он наверняка вернул бы Египту и независимость, и самостоятельность в финансовых вопросах. Но у него был один недостаток. Он слишком любил свою семью.

Он дал своим сыновьям и братьям власть, но те обратили ее на собственное обогащение. Сам он предпочитал возвышенную духовную и интеллектуальную пищу, но был слишком слаб, чтобы в чем-то ограничивать своих близких. Лидеры должны быть готовы к одиночеству. Он же не был к нему готов.

Якуб глубоко вздохнул, повертел в руках бокал, как будто хотел сделать еще глоток, но поставил на место. Чувствовалось в его лице напряжение, старая, незалеченная боль.