Трусливый ястреб

Днем все было хорошо, по ночам я попадал в ад. Прошел уже год с момента моего возвращения из Вьетнама. Сны до сих пор угнетали меня, а незримый страх продолжал выкидывать меня из кровати. Как-то раз, блуждая ночью по дому, я решил пропустить стаканчик. Три стаканчика спустя я нырнул в кровать и вырубился. Следующей ночью я повторил этот прием. Он сработал, но мне уже пришлось выпить несколько больше для достижения результата.

Отработав еще два учебных цикла, я снова стал страдать от головокружения. Я находился в маршрутном полете со студентом, когда мне показалось, что машину ведет назад.

Меня снова отстранили. На этот раз уже навсегда. Именно тогда я и начал посещать дока Райана.

Пока училище пыталось подыскать работу для нелетающего пилота, я две недели подряд проходил психологические тесты. Для одного из таких тестов мне пришлось отправиться в Форт-Сэм-Хьюстон на консультацию.

На парковке в Форт-Сэме я встретил Найвена, Старателя, который зацепился полозом за колючую проволоку над минным полем во Вьетнаме. Теперь он был майором.

– Ну, и как тебе твой крест за летные боевые заслуги?

– Какой крест?

– За вылет, когда мы сбросили те боеприпасы, помнишь? Сперва ты начал падать, но потом развернулся и все получилось.

– Ага, припоминаю.

– Ну вот, командир ворчунов тем же вечером представил нас к наградам. Я свою получил.

– Ни разу не слышал про это.

– Не пойму, – Найвен нахмурился. – Может быть, дело в том, что я был записан командиром экипажа?

– Вполне в их духе.

– Ну ты все равно проверь. Для карьеры не помешает.

– В этом уже нет смысла. Я увольняюсь из армии.

– Почему?

– Я отстранен. Без полетов армия быстро надоедает.

– За что тебя отстранили?

– Я псих.

Я прошел через вестибюль госпиталя. Форт-Сэм-Хьюстон – это военный ожоговый центр. Я увидел восемнадцатилетних мальчишек с обгоревшими лицами, поверх их жутких урезанных носов были натянуты ярко-розовые кожные трансплантаты. Сфотографируй кто этих многочисленных солдат с исковерканными и деформированными лицами, потерявшими всякие черты, глядишь, и война бы поскорее закончилась. А может, и нет.

Сложив результаты всех моих тестов, армия выдала мне новую медицинскую характеристику. Одно из предложений: «Авиатора не рекомендуется допускать к службе в зоне боевых действий». В период, когда армия направляла отслуживших пилотов обратно во Вьетнам, не дав им провести в Штатах и полугода, подобное отстранение от боевой службы считалось выигрышным лотерейным билетом.

Люди, знавшие меня, также знали, что я писал рассказы. Кто-то рассказал про это директору отдела по повышению квалификации преподавательского состава, и тот пригласил меня на собеседование. Он предложил мне писать лекции по наземному инструктажу и стать инструктором-методистом. Именно этим я и занимался в свои последние полгода службы.

На должности инструктора-методиста я учил прибывающих из Вьетнама пилотов основам эффективной подготовки курсантов. Я стоял на сцене, будто летчик-бестселлер, и раздавал экспертные советы о том, как стать таким, как я. Не можешь сам – учи других. Я был остроумен. Я был популярен. Я был латентным психом.

Мне уже требовалось полбутылки за ночь, чтобы заснуть. Хоть я и не имел возможности вернуться в бой, война продолжала доводить меня до бешенства. Я смотрел телевизор. Война стала еще ожесточенней, чем раньше. Соотношение потерь врага и наших потерь всегда было десять к одному, что говорило о нашей победе. Казалось, лишь единицы осознавали всю неправильность этой войны. Остальным людям опротивели военные новости, доносившиеся из каждого приемника. Люди не хотели останавливать войну, они хотели, чтобы она исчезла из их жизней.

Между тем пилотов начали отсылать обратно во Вьетнам, на второй срок службы.

Как-то вечером, в доме офицеров я встретил старого знакомого пилота. Он приехал в увольнительную из Вьетнама, чтобы навестить жену. Через неделю после этого мы прочитали о нем некролог в The Army Times. Пилоты читали некрологи и подсчитывали свои шансы на выживание во втором заходе. Про второй срок службы ходила такая шутка: «Если меня пошлют обратно, то в самолете придется расширить двери, чтобы я пролез туда с телеграфным столбом». Столь показную смелость проявляли все призывники. Либо едешь, либо заканчиваешь армейскую карьеру.

На протяжении полугода мы с Пейшнс посещали обязательный ежемесячный фуршет в доме офицеров. Пейшнс ненавидела армейский этикет. Каждый раз мы проходили мимо цепочки встречающих, пожимая руки новым высокопоставленным офицерам. Как-то раз она сообщила одному полковнику, что он круто выглядит в солнцезащитных очках. Рассвирепев, полковник сорвал очки. К счастью, я уже одной ногой был вне армии.

После одного из таких приемов я слонялся вокруг дома офицеров, выискивая старых друзей. Некоторые инструкторы в Уолтерсе были моими бывшими однокашниками или товарищами по Наму. Я услышал знакомый голос.

– Мэйсон, чтоб меня.

Мне показалось, что я узнал голос.

– Это я, Хоукинс!

– Ловелас Хоукинс?

– Именно.