Царь

Как предписывает поседелый обычай, царя и великого князя встречает псковское духовенство с иконами и крестами, во главе со старцем Корнилием, игуменом псковского Печерского монастыря. Иоанн стоит службу в Троицком храме, после службы низко кланяется гробнице святого Гавриила, в миру князя Всеволода Мстиславовича, благочестивого и достойного, некогда изгнанного многомятежными новгородцами, но принятого с добросердечием Псковом, который под его железной рукой объявил себя независимым, особным княжением. С удивлением глядит он на тяжкий меч древнего воина, уже едва ли посильный измельчавшим потомкам. Может быть, размышляя о таинственной связи времён, он заходит в голую келью к Николке, со смирением выслушивает его обличения, просит сказать своё будущее. Простодушный Николка от чистого сердца угощает высокого гостя пустой овсянкой и хлебом, поучает «много ужасными словесы еже престати от велия кровопролития и не дерзнути еже грабити святые Божии церкви», беззлобно стращает:

— Хватит мучить людей, в Москву уезжай, иначе лошадь, на которой приехал, тебя обратно не повезёт.

Сколько ни почитает он праведников, богомольцев, юродивых, странников ради Христа, сколько ни прислушивается к вещему гласу призванных Богом, он вынужден оставаться царём, государем, правителем, кесарем, милостивым для добрых, карающим злых: в обиду никого из посадских людей не даёт, но вершит строгий суд над виновными. Первыми обвинёнными и первыми жертвами царского правосудия становятся игумен псковского Печерского монастыря старец Корнилий и книжник того же монастыря Вассиан Муромцев, обличённые в долгих сношениях с Курбским. Возможно, именно в эти горькие дни обнаруживаются крамольные послания беглого князя, подбивавшие к бунту монахов монастыря, возможно, обнаруживаются ещё и другие улики приверженности Корнилия и Вассиана супротивникам Москвы и московского государя. Виновные в связях с изменниками предаются казни тут же во Пскове, и вновь при свечах, перед покаянной вечерней молитвой, Иоанн вписывает твёрдой рукой в свой с каждым днём тяжелеющий поминальный листок: «Изо Пскова Печерского монастыря игумена архимандрита Корнилия, Бориса, Третьяка, Печерского монастыря старца Васьян, инок Муромцев...», ещё более тридцати имён псковских подьячих и иноков. В псковских монастырях его воины забирают казну, иконы, кресты, золотые в драгоценных каменьях сосуды и книги, снимают колокола и отправляют в Александрову слободу. По дурному примеру Твери и Великого Новгорода опричники пускаются грабить торговых людей, но Иоанн, верный слову, данному перед Богом, тотчас выводит своё разбойничье войско из города. В Старице, бывшей столице удельного княжества, которым владел убиенный князь Владимир Андреевич, двоюродный брат, он останавливается. Для чего? Неужели единственно для того, чтобы сделать смотр опозорившему себя опричному войску? Почему именно здесь, в этом городе скорби? Не глумится ли он над бесславно окончившим жизнь, шатким претендентом на царский престол вскоре после того, как месяц назад сделал щедрый вклад в монастырь на помин его грешной души? И с каким чувством, объезжая ряды своих воинов в траурных чёрных одеждах, сутулый и мрачный, глядит он в спокойные лица убийц, которых по одному отобрал со всего Московского царства, лучших из лучших, в надежде вместе с этой дружиной сильных и верных заложить фундамент глубоко нравственного, свободного от греха Святорусского государства? С этими-то бандитами, убивавшими и грабившими в Твери, убивавшими и грабившими в Великом Новгороде, было принявшимися убивать и грабить во Пскове, откуда он поспешил вывести их? О чём думает он в бессилии гнева, в безысходной тоске? Или это свежая кровь полутора тысяч истерзанных, зарубленных, брошенных прямо на улицах, во дворах и в домах из преступного Малютина списка стучит в его не очерствевшее сердце? Что намерен он предпринять? Подавленный, молчаливый, возвращается он в Александрову слободу. Он близок к тому душевному потрясению, которое чуть не погубило его в чернейшем марте 1553 года, когда его воеводы беспредельным грабежом и насилием подняли против Московского царства все казанские земли, которые должны были по его повелению усмирить милосердием. Он нуждается в уединении, в отдыхе, но лишён возможности уединиться и отдохнуть. Кровавое новгородское дело ещё не окончено. Дознание продолжается. Нити заговора таинственным образом тянутся к его ближайшему окружению, к виднейшим земским боярам, к казначею Фуникову, попустившему дани и пошлины с Великого Новгорода и Пскова, к печатнику Висковатому, который ведает Посольским приказом, стало быть, держит в своих неверных руках сношения с иноземными государями и сам лично, за спиной царя и великого князя, имеет возможность завязывать с ними неположенные, крамольные отношения. Проводятся очные ставки. Показания заподозренных и обличённых опять-таки занимают сотни и сотни листов.